Миндаль, корица (СИ)

На него смотрят одновременно и как на врага, и как на чудо. Людей из внешнего мира здесь явно не жалуют, но именно его никто не останавливает при въезде. Наверное, понимают, что это не тот человек, которому можно преграждать путь, поэтому ни слова против не говорят, когда он выходит из машины и направляется к большому огороду, где людей больше, и где хоть кто-то сможет внятно сказать, как найти Эму.

Отзывается парень, больше смахивающий на умственно отсталого, но, скорее всего, просто чуть более просветлённый, чем все остальные. Сначала, правда, не понимает, о ком его спрашивают, говорит, что никакой Эмы Сано тут нет. Санзу теряет терпение, но, когда слышит со стороны: «Брат, не говори с ним, нельзя» от проходящей мимо хмурой женщины с серым лицом, понимает, что в этой дыре даже по имени вряд ли обращаются. Парень тушуется, поглядывает на других, работающих поблизости и недовольных тем, что один из них общается с незнакомцем. Но всё равно слушает, как Санзу описывает внешность Эмы, и даже вроде бы пытается припомнить.

Светлые волосы. Светло-карие глаза. Рост… Он проводит ребром ладони поперёк груди. (Сразу вспоминает, как порой приобнимал её за плечи, смотрел на заколку-цветок на затылке и подхваченные ей мягкие локоны.) Ростом невысокая. Всё. Нечего больше про неё сказать. Этого мало. Этого очень мало. Но парень вдруг кивает и говорит:

— А, она добрая. Добрая сестра. Ласковая.

Да. Это тоже. Но Санзу корёжит от понимания, что Эма была доброй даже к этому чокнутому мальчишке — настолько доброй, что он её по этой доброте и запомнил.

— Добрая. Ласковая. Где она?

— В теплице видел её недавно. Вон там. — И указывает пальцем на пару небольших строений с застеклёнными стенами, до которых идти мимо тесно расположенных грядок.

В теплице его снова встречают подозрительными взглядами, но говорят, что Эмы здесь нет. Говорят, Эма в саду собирает яблоки.

— Майки уже восемь месяцев сходит с ума там. А она тут собирает ёбанные яблоки. — На Майки ему, если честно, именно сейчас плевать. Сейчас он зол. Так зол на неё, что в каждом, едва слышно и сквозь зубы произнесённом, слове яда теперь столько, что захлебнуться можно. А ведь всего лишь пару минут назад томило предвкушение долгожданной встречи.

Злость исчезает сама собой, когда он, пройдя по саду, останавливается около одной из старых яблонь. К ней лестница приставлена, на лестнице — та, кого искал.

Смешно — узнаёт её по ногам.

Когда-то она носила чулки и туфли, сандалии, босоножки, состоящие только из высокого каблука и пары ремешков, изящные короткие сапожки и иногда даже яркие кеды. Теперь Эма босая. Переступает серыми, в мелких ссадинах и синяках, ступнями по перекладине — неудобно и больно на лестнице стоять без обуви, но, видимо, она уже давно привыкла. Шуршит листвой наверху, одновременно приподнимает правую ногу и почёсывает пальцами косточку на щиколотке.

— Ты, значит, теперь всем здесь сестра, да? — Спрашивает он и сразу прячет руки в карманы, чтобы не поддаться желанию и не коснуться её. — А про своего родного брата помнишь?