Минеральный джаз

Старый-престарый, многажды перекрашенный, местами прошпаклеванный «Мерседес» цвета дерьма громыхает — не громыхает даже, а жужжит, как предвестник смерти жук, по мостовой. Однако же «Мерседес», пусть даже видавший виды, завалящий, обшарпанный, все-таки «Мерседес» и несется по пустынным, укрытым ночною мглой стогнам града, как пущенный из пращи камень, разве что при поворотах в узейшие закоулки слегка поскуливает, полязгивает и подскакивает всем корпусом. В закоулки эти он, можно сказать, не въезжает, а этак вваливается, впадает, взвившись вверх чуть не на двух колесах, и до того как впасть окончательно, подрагивает кормой, или, если выразиться более популярно, задом, и вытягивает по асфальту дымящиеся темные полосы. В глазах вцепившегося в руль Шамугиа не прочитывается ни малейшей здравой или трезвой мысли — он витает в небесных высях. Да и что в них прочтешь, когда они застыли, остекленели так, что похожи на сиротливые жемчужины-пуговицы в глазницах у чучела. Весь же он сейчас больше смахивает на недоумка-беглеца из дурдома, чем на едущего по делу следователя. Впрочем, поверишь ли, чтоб таким испытанным фантазерам-мечтателям, каковыми предстаете пред нами вы, мои передовые, не пришло на ум сопоставления, куда более пристойного, подходящего для нашего персонажа, нежели грубоватые недоумок, фантазер, недалекий? Неужто он сейчас не больше напоминает пилота гоночного автомобиля, чем удравшего из клиники психа? Ни за что меня не уверите, что на земле отыщется человек, не видывавший хотя бы раз в жизни документальных кинокадров (и какой такой Божий гнев мог свалиться именно на вас, мои многоопытные, чтобы вам не пришлось их видеть): пулей летящий, впившийся в узкий руль пилот Формулы-1, подрагивающий в полете, как вошедший в транс на спиритическом сеансе медиум. Вспомнили, что и говорить, такой кадр? Так вот Шамугиа именно так и трясется-содрогается: истый гонщик с одной рукой на баранке, другой на рычаге скорости, который он время от времени, а в особенности на поворотах переключает так резко и грубо, будто бы силится вырвать с корнем.

Что касается вздрагиваний и подскоков, то — не утаивать же от вас!  — мне приходит в голову сравнение получше, нежели с гонщиком Формулы-1, однако же, сдается, что даже такие застоялые особи, как вы, высоко чтимые мною, о нем и слыхом не слыхивали. Что, любопытствуете, под сим подразумевается? Чтоб я пропал, если тотчас же не объясню! Да и к чему мне вас подлавливать на том, слышали вы о нем или не слышали? Короче, речь идет о клиническом сумасшедшем, многократно освидетельствованном, чокнутом Джеймсе Брауне. Да, на всей мировой эстраде не найдется другого, кто бы при исполнении песен содрогался столь же неистово, как гигантский вибратор, и с чьих уст бы сходило: «Я секс-машина, секс-машина». Что я слышу? Неужели вы видели и его? А я вбил себе в голову, что и слыхом о нем не слыхивали. Эге-ге! Ну так бог с ними, с певцами и пилотами, позаботимся по давеча принятому уговору о… словом, сжимающий руль Шамугиа сотрясается, как вспотевший от напряжения Браун. Расширим, если угодно, этот участок повествования и поведем речь о следующем: по безлюдным ночным улицам с жужжанием и подвыванием, легким полязгиванием на поворотах несется, как оглашенный, «Мерседес» Шамугиа. Включен магнитофон, и из салона на предельной громкости слышится: «Я секс-машина, секс-машина». Шамугиа в унисон механически повторяет: «Секс-машина, секс-машина», на что ему с готовностью отзывается улица: «Секс… секс… секс». «Мерседес» мчится во весь опор, ветер, срывающийся с его корпуса, бьется о бордюры и о деревья, сбивает в копны и понуждает плясать опавшие с крон к подножью стволов сухие, отжившие листья, и под ветвями шуршит, кружится, носится карусель этих отщепенцев.

Неужто вы так-таки и не спросите, недотепы мои, куда к дьяволу мчится следователь? До зубов, как я погляжу, вооружились терпением. Что ж, доведу до вашего сведения и первым же долгом сообщу, что Шамугиа устремляется ни больше, ни меньше, как к гадалке Фоко. Он совершенно, непререкаемо убежден, что у сей прозорливицы найдутся ответы на самые заковыристые в мире вопросы. Оттого он и несется к ней сломя голову, точно так, как при поносе летят к нужнику. Будто бы, если не поторопиться, то завтра, быть может… нет-нет, Шамугиа и думать об этом не хочет.

XIV