Миниатюры

Если же подобных разрезов сделать несколько, то получившиеся куски времени можно разложить на плоскости, с попыткой выравнить цифры как бы в ряд. И чем больше секторов допускает мощность фантазии и острота ножниц, тем более линейным окажется их соотношение. Обратная сторона эффекта: при оптимальном расположении по возрастающей или убывающей верхнего (внешнего) края бывшего круга максимальным станет разрыв между нижними частями секторов — острыми углами, еще недавно составлявшими единый центр. В нижней части зубчатой фигуры образуются пустоты, лишенные точки для произрастания или крепления стрелок.

На самом деле время существует, конечно, не только в этих двух формах — все зависит от твердости материала, предполагающей возможность или невозможность сворачивания в спираль или, скажем, вообще сведение традиционного циферблата к черному квадрату с питающимися от розетки красными цифрами, при свете которых можно проявлять фотографии. Абсурдное, впрочем, понятие — на самом деле. Кто будет настолько нескромен, чтобы взяться утверждать, что дело это — то САМОЕ? Я точно знаю, что по времени можно двигаться независимо от его реального хода, или, может, это оно может течь в разных направлениях, каждый раз демонстрируя нежизнеспособность заявления «на самом деле». Если расположить нарезанные сектора параллельно линии городской электрички, то тут все будет решаться тем, куда прицепить головной вагон и какой пункт следования обозначить на его лбу.

Следуя по маршруту «Берлин — Потсдам», я перемещаюсь из настоящего в прошедшее время. И чем дальше от центра, насквозь через Западный Берлин, тем дальше от дня сегодняшнего, в сторону утраченного и почти зачеркнутого, наподобие того, как прокручивается назад видеопленка, и при медленном темпе можно видеть песчинки, каким-то необъяснимым усилием воли поднимаемые в верхний резервуар стеклянных часов.  Окно вагона сродни стенке этого резервуара, и поезд протискивает меня в крошечную дырочку на границе между «было» и «будет», возвращая на исходную точку отсчета. Вместе со мной к этому своеобразному «паспортному контролю» устремляются платформы и рекламные щиты, и березки. И чем дальше прокрутить пленку, тем больше вероятность, что опавшие листья взлетят, повиснут на ветках и позеленеют, строители разрушат новенький асфальт параллельного рельсам автобана, и на глазах молодеющий старик в синей фуражке прокричит уже не грозное, а мягкое и просительное: «Nebielbckьruz!»[1]

Эта линейность — в любом направлении — соблюдается, как известно, только в верхней части времени. В нижней, порезанной, оно распадается на фрагменты, не слитые в пленку — как лица и фигуры танцующих на дискотеке в свете серебристой мигалки, которая не дает рассмотреть движения, а фиксирует мгновенные стоп-кадры, размывая все цвета, кроме, наоборот, резко усиленных черного и белого. Мгновение — вспышка — фигуры замерли. Мгновение — тьма. В ней они, наверное, продолжают свой невидимый танец. Мгновение — вспышка. Опять — покой и статичность. Так и в поезде, где какие-то километры пути «выпадают» из сознания, научившегося перемещаться в другую систему отсчета времени и оказываться на несколько лет позади. Потом — вспышка, стоп-кадр, спровоцированный торможением — и время восстанавливается, врываясь извне, правда, всего лишь на столько, сколько способно вместить в себя основание острого угла, бывший центр бывшего круга. Команда «поехали!» — и поезд движется дальше вперед к прошлому, и думать становится намного легче, потому что до следующей остановки не надо фиксироваться на том, что происходит «на самом деле», а можно успокоиться и продолжать внутренний танец в том срезе моей личной реальности, которую никто никогда не увидит, если будет пытаться разглядеть ее, находясь на внешней стороне циферблата.