Миниатюры с натуры

— Я-то что ж… Я ведь ничего… Нельзя бить — не бей, терпи! А вот, — он палкой ткнул в плетень кулака-мироеда, — как с этой гадюкой быть? Напился, гад, людского пота!

При нашем появлении Нетесанный спустил с цепи собак, а сам лукавыми глазами поглядывал из-за высокого плетня. Простившись с дядей, я пошел дальше, но ясно услыхал, как Нетесанный позвал дядю:

— Ефимович! А подойдите ближе. Здравствуйте! Что это — ваш в политические подался? Наверное, туда влез, вон ведь какую бомбу нацепил. Что ж, привесили так привесили. Что он вам рассказывал?

— Ничего такого, — говорит дядя. — Говорит, жен теперь нельзя бить.

— Эге-ге… Вишь куда стрижет. Это его настраивают вот те всякие…

Как-то председатель ревкома пригласил меня к себе в кабинет и конфиденциально поделился:

— Вася, гидра зубами щелкает. Даю тебе в помощники двух хлопцев, — комсомольцев Петренко и Овчаренко, — и отправляйтесь на базар. Пусть ребята караулят на главной дороге, а ты на выгоне зорко следи за арбой, запряженной вороными.

— Есть следить за арбой, за вороными! — сказал я и подался на базар.

Поясняю: гидра — это кулаки. Они приезжали на базар на огромных арбах, наполненных съестным и жидким…

В сторонке на базаре становится и за съестное и за жидкое дерут втридорога…

Остановился такой субчик-купчик, распряг коней и водит носом, нюхает воздух — чем веет-повевает и откуда повевает. Нанюхавшись, бросает своей половине: «Смотри стереги! Рта не разевай и зубы не скаль!» — и не спеша направляется в людскую гущу.

Идет, как гончая по следу, выгодного покупателя искать, а то и что-нибудь тайное, такому, как сам, нашептать, а толстенькая, пухленькая половина садится на сало, колбасы и следит: не прорывает ли какая-нибудь сатана снизу дырку?

Вы спрашиваете, как и кто дыры в мешках прорывает?

…Штука немудреная — зубами прогрызает… Подходит измазанный хлопчина, на голове у него рваная желтая шапчина. Подходит, держится рукой за челюсть и кричит:

— Ой, жжет! Ой, печет!.. Тетя, дозвольте к вашему возу прислониться!

— Иди себе, иди прочь, острожник! Носит вас тут нечистая сила!

— Тетенька!.. Печет же! Господи! Боже мой, пресвятой, как же печет! Так печет, аж голова трещит!

— Где же у тебя печет?

— Коренные дергают. Даже искры из глаз летят. Разрешите, тетя, спицы в вашем колесе погрызть. Может, они, клятые, занемеют.

— Ты что же, глупый, с ума сошел? Разве спицы помогают?

— Помогают, тетя, помогают. Вот святой крест кладу, пособляют.

— Тогда грызи, черт с тобой!

Хлопец к колесу припадает, грызет спицу и корешу глазом моргает — не зевай! Хватай!

В это время пышная хозяйка, сидевшая на мешке с колбасой, привстала. Видите ли, ей захотелось посмотреть, как тот сумасшедший голодранец зубы спицами будет лечить.

Она поднялась, а кореш хвать — и нет колбаски.

— В тот базарный день, — продолжал после паузы оратор, — нам удалось обезвредить злой вражеский заговор. Заговорщики пытались разгромить ревком. Несмотря на хитрости и маскировку, народ своевременно распознал преступников, разоблачил их и этим нам очень помог. Скажу: предводителем разбоя был хозяин арбы с колбасой…

Поучительные воспоминания. Недаром на вечере было немало работников милиции. Глянешь в зал — сердце радуется. Как выросла наша славная советская милиция. Ни одного без образования. Говорим — без среднего. А еще больше радует: у многих на мундире вузовский значок.

Младшие и совсем молоденькие чины милиции поднимались на трибуну и говорили, как стойкие городские и сельские дружинники активно помогают своей милиции успокаивать и сдерживать тех, кому море по колено, кто во все горло кричит: «Раздайся, море, Сеня-дух плывет…»

И мы так думаем. Хорошая и храбрая, мужественная и вежливая наша советская милиция в каждом случае всегда сумеет разобраться: к кому обратиться с добрым сердцем, а кого угостить горьким перцем…

КРЕСТОНОСЦЫ

1

На хуторе Тихие Копылы тихо набрасывали на людей тугонькую петельку. Набросят, вокруг крепенько обмотают, и еще и трехперстной щепотью в лоб ткнут:

— Не гневи бога — терпи!

Великодушный, степенный хозяин Кирилл Тугокопылый для хозяйского дела и черной кромки не пожалеет — доточит. Чтобы длиннее петля была. Чтобы можно было и руки связать и ноги обхватить.

Скрутит прочненько, крепенько, чтобы ты только то и делал, что исправно, смирно за хозяйским плугом ходил.

А уж благодатью божьей почтенный хозяин задаром полную пазуху набьет:

— Человече, не противься, паши! Паши, голубчик. На солнышко не поглядывай, отдохнешь в раю…

Но и сам хозяин не почивал, не спал. Беспокоился… Заботливо осиротевшую земельку себе под свои ноги загребал. Где подгребет, где припашет, а где и просто ночью отхватит, а днем властно крикнет: «Мое!».

Господи! Какая это напряженная работа — в одну кучу стянуть сто десятин!

Еще на дворе кромешная тьма, а неусыпный хозяин ходит, всматривается в потемки, рыскает. Пристально-пристально хозяйским оком в степные просторы вглядывается: не нарушают ли односельчане земельного кордона?

Пригнул голову — боже мой! — нарушают: на меже нагло рвут травицу-кострицу.