Миниатюры с натуры

Самому не верилось: вот такой накинул обруч на голову земского деятеля.

В поисках, кого спеленать, кого в купели духовной искупать, Тягниряднодосебе частенько в соседнюю слободу Бедная Долина заглядывал. Не поймает ли простачка на штундистский крючок?

Кажется, поймал… Поймал подходящего человечка. Не любит ни попа, ни верховода.

Еще вчера бедняк Ефим Перепичка спрашивал:

— Терешко, поясните, как это отец духовный не сеет, не жнет, а вот так роскошно живет?

— Брат мой! Патлатый роскошно живет, ибо неверным перстом гребет!

И на духу взболтнул:

— Развеселись, брат мой… Иди за мной! В риге будут окаянным гривы обрезать, а церковно-монастырские земли людям раздавать.

Выждав, когда неистовый аграрный рев стих, Перепичка обратился с коротким вопросом:

— Какую землю следует считать священной и неприкосновенной: ту, что ты сам пашешь, или ту, что годами пашут и обрабатывают чужие руки? Кто раньше эту программу выдумал — верховода или столыпинский держиморда? Вашему совету никто в слободе не рад.

Людская честность кисло ударила в нос Белене. Бедняка Перепичку схватили, связали руки веревкой и бросили в затхлый старообрядческий амбар.

На стенах паровой мельницы, маслобойки и риги вы весили сенсационные уведомления:

«Схвачен подрывной агент с Невского проспекта города Петрограда».

Хуторские следователи завели толстенное криминальное дело. Название на папке всеобъемлюще говорило:

«Предательски-подрывное дело по обвинению представителя слободы Бедная Долина Ефима Перепички, который своими злонамеренно-разрушительными действиями и тайными кознями пытался изнутри преступно расшатать основные столпы государственного хуторского строя. А так как эти столпы недавно вкопаны, то они начали от дующей пропаганды шататься, чем злостный агент причинил хозяйственно-финансовой мощи Тихих Копылов непоправимый ущерб, вызвав страстными речами бунтарское сопротивление со стороны слободы Бедная Долина. Слободяне, пренебрегая священными правами уважать и обрабатывать земли степных хуторян, объявили забастовку».

В конце вдумчиво следственного трактата следователи просили высшего соизволения: