Миниатюры с натуры

— А резолюция, — спрашиваю, — у вас есть?

— Есть! Даже две… Вот на, читай!

Беру. Читаю. Лукавые не соврали, правду сказали. Действительно, две резолюции. Первая длинненькая: «Жалобу преподобного отца духовного удовлетворить. Ненавистного насмешника за колени схватить». Вторая коротенькая: «Согласовано. Хватайте! Вельзевул».

Схватили. Потащили. Под навесом нас встретило привидение в черном. Молитвочки шептало, руки ехидно потирало и елейным голоском спросило:

— Куда это чертяки раба божьего прут?

За меня ответила соседка:

— Вы спрашиваете, куда прут? Чтоб у вас самих глаза выперло! Разве не видите — в пекло несут!

Привидение как захохочет. Я по хохоту узнал: тот самый Липник, что реляцию писал. Проклятый смеялся, аж захлебывался:

— В пекло тянут?.. Ха-ха-ха!.. А я за упокой юмористической душеньки вот такущую свечечку поставлю! Ага! Дописался! Наговорился по радио — из глины не лепили!.. Святым духом не сотворили! А из чего же тебя, спрашиваю, сделали? Из дерева выстругали или из инкубатора выпустили? Ха-ха-ха!

Хохотал, хохотал… Слышу, язык отнялся. И его черти за фалды потащили.

2

Волокли, окаянные, волокли и перед рассветом в лоно нечестивых приволокли.

Повезли меня по пеклу — страшными картинами пугать и примеривать, какую же сковородку грешным языком лизать…

По церковному изобразительному искусству пекло я представлял себе так. В ряд стоят казаны, чаны и негасимым огнем горят. А хваткие до погибели чертенята в эти посудины вилами подбрасывают греховодников по установленному графику: в воскресенье — бюрократов, в понедельник — казнокрадов, во вторник — многоженцев, в среду — насильников, в четверг — брехунов, в пятницу — хапуг, в субботу — пьянчуг.

Само собой разумеется: блудников и блудниц бросают вне очереди…

Но чтобы богословов поджаривали и ухваты в поясницу всаживали — моя фантазия до этого не доходила.

Черт-экскурсовод по знакомству рассказывал:

— Попадают и отцы духовные! Вот я тебе покажу одного богослова. Вчера вместе с тобой приволокли.

— А что недостойного смиренный муж учинил? — спрашиваю.

— Сказать по совести, он жизненное творил: грешных сестричек на покаянные лекции в гречку водил. Белявеньким апостола читал, чернявеньких уверял — один бог без греха. Лукавые и устно предупреждали и анонимно писали: «Отче! Опомнитесь!» Не слушал искренней правды. И снова за свое — в гречку! А оно все до поры до времени. Небесные дозорные раз пропустили, второй… Третий, слышат, что-то не так. Оно ж, видишь, как вышло. Духовный отец читал лекции, читал и переспрашивал: «У кого будут вопросы?» Сестричка возьми а громко спроси: «Батя, какой вас черт научил в пазухе душу искать?» «Эге-ге-ге! — подумали дозорные. — Беда! Лукавый христианскую душу в гречке раздирает». Туда смотрят, наоборот: солидная особа, слуга церкви, полненькую сестричку целует, обнимает, еще и к сердцу прижимает.

«Отче! — кричат. — Святотатствуешь!»

«Помилуйте, — завопил тот, — я не виновен. В гречку загнали и благоверную сестру искушать черти подсобляли».

«Не ври, отче», — крикнули мы. За бороду — и сюда. Видишь, он стоит возле казана, трясется…

3

Подошел и я ближе к казану. В самом деле, богослов жалобно трясется. Чревом дрожит и зубами цокает. Больше черта пекельной посуды боялся.

Мне даже жаль беднягу стало — вот так беспардонно издеваются!

Вы только поймите, до чего додумались черти. Мужа благоверного, мужа чудодейственного (господи, какую каверзу придумали!) обротью зануздали!

Не вытерпел я и в сердцах вскрикнул:

— Чтоб вы, окаянные, взбесились! Нет на вас погибели, распроклятые!

Взяли и привязали батюшку, как лошадь на коновязи. Хорошо, что хоть не стреножили!

Ох и выдумки придумывают, лукавые!

Глянул я вокруг, аж на сердце похолодело.

Возле чанов и казанов нагими стояли многоженцы, насильники, соблазнители, блудники. И какая нестерпимая обида: все были засупонены в новые кожаные шлеи.

С хапугами и пьянчугами обошлись еще строже: на высоких и тощих крепкие ошейники надели, полных и тучных в намазанные хомуты впрягли…

Тьфу! Вот какое недопустимое унижение!

Черти еще и издеваются:

— Отче! Не вешайте нос! Умели в гречку скакать, сумейте и вонючую смолу глотать.

Хорошие тебе шутки! Когда на ваших глазах под казанюку вот такими охапками смолистые дрова подкладывают.

Картина, скажу вам, невеселая. Повторяю — грустный-прегрустный этюд получается.

Могучий столп церковного движения, движения часословного возле казана окончательно пал духом. Морально разложился…

Сняв с себя церковное облачение, отец духовный, выставив напоказ греховодный пуп, горячо уговаривал рогатых:

— Тюкайте, рубите, а пекельной смолой не карайте!

Странная просьба вызвала веселый смех у хвостатых лукавцев. Чертенята хохотали, как малые дети.

— Батя! — кричали. — Не нам поручали за пупки цеплять, не нам их и уничтожать!

Обидный отказ вконец обессилел батюшку: по всему телу разлилась печальная тоска.

Оно ж, видите, как бывает на свете: огненным страшилищем простодушных парафиян пугал-стращал, а когда сам попал в пекло — навеки перепугался.