Миниатюры с натуры

Я лежу в жилетке и думаю — сказать или не сказать: «Батько, чего вы печалитесь? Не горюйте! Скоро индивидуальной косьбе конец. Комбайнами будем убирать!»

Да подумал и о другом: «Скажу — не поверит. Мало того — разгневается. Рассердится да и начнет укорять: «Смотри, какой грамотный стал. Не успел глаза раскрыть, а уже знает, какая техника будет. А что из него получится, когда он на ноги встанет? Родному отцу скажет: «Тато! Ты знаешь, бога нет?..»

Подумал, подумал и решил — промолчу. Не стану батька гневить.

Лежим мы на снопах, молчим. А вокруг нас вертятся, а возле нас бегают. Забавляют… Старшая сестра даже ящерицу показала:

— Ящерочка!.. Маленькая!.. Вишь, как глаза вытаращила.

А мне что — пусть таращит. Мне все равно, хоть и тигра показывайте. Меня волновало другое: кто первым со снопа свалится — я или сестричка?

Лягте на наше место и попробуйте удержаться… Когда вам и руки связали, и ноги спеленали. Зашнуровали — дышать нечем.

Мои тревоги были не напрасны. Первой скатилась сестричка, я — за ней.

Упала сестра да как завопит… На всю ниву зашлась. Она голосит с того бока снопов, а я с этого бока успокаиваю:

— Агуси, — говорю. — Родненькая. Глупенькая. Замолчи. Посмотри, — говорю, — какая кругом чудесная природа. Птички летают, песни поют. Цветочки кругом расцветают…

— Эге ж, — говорит сестричка. — Кругом старый режим. Вырастем, ты босыми ногами чужую стерню будешь топтать, а меня будут за косы таскать.

— Эх, сестричка, — говорю, — дорогая, несознательная ты! Может, у тебя косы подрастут, а тут — переворот! И будешь ты петь, в косы барвинок вольно вплетать.

Я хотел еще два слова сказать, да мой регламент прервали. Нас подхватили и понесли в церковную сторожку. Тетка Явдоха шепнула нам:

— Лежите, детки, тихонько. Отец Иоанн подходит.

— Поп! — вскрикнула сестричка. — Ей-богу, к нам поп подходит.

— Ты, — говорю, — сестричка, еще плохо видишь. Это к нам, — говорю, — подходит опиум для народа.

Отец Иоанн, минуя нас, направился прямо в угол сторожки. Там, в кошелке, сидело подношение — рябенькая курочка.

Наставник духовный со знанием дела ощупал грешную курицу: хватит ли на суп двенадцати апостолам?

Трогал, трогал в громко кашлянул — не хватит.

Вот такой недосмотр, вот такая нехватка — забыли в паре с пеструшкой впихнуть рябенького поросенка.

А мы лежим голенькие, босенькие, нам и не до поросятины, и не до курятины.

Я наклонился и шепнул сестричке:

— Давай, — говорю, — выступим…

Договорились да как завопим:

— Крестите скорее или сапоги давайте: замерзаем!

Отец Иоанн махнул на нас рукой:

— Молчите! Не шумите! Меня самого обидели: младенцев пара, а птенчик один.

«Ах ты ж, — думаю, — такой!.. Дают — крести. Не хочешь — пойдем домой некрещеными. И нас бог не забыл, ноги приделал!»

Я хотел еще словечко сказать, да за меня заступилась родная тетушка Явдоха:

— Отче, пускай голосят!.. Вы их крестиком напугайте!.. — И к нам: — Тут некогда… Жатва!.. А вас принесло! Не затягивайте, отче, крестин. Давайте деткам хорошенькие имена.

Отец Иоанн гневно взглянул на тетеньку:

— Одна птаха?.. Глаголю — маловато!..

— Отче! Я вам петушка прибавлю. Хороший петушок… Кукарекает…

С именами чудесно решил крестный отец. Матрос-балтиец. На побывку в село приехал. Поставив на подоконник бутылку крепенькой, крестный сказал:

— Батя, покороче! Давай кропи!

Пастырь деликатненько покачал бутылкой на свету — полная ли. Понюхал — не разбавлена ли.

Убедившись, что годится и до ектении[10] и после ектении, отец Иоанн с разгону маханул да меня первого в холодную воду — бульк!

Я даже захлебнулся. Очнувшись, завопил на всю сторожку:

— Что вы делаете? Живого человека в кастрюле топите.

А меня в воду да в воду. Не дают слова вымолвить.

Пришел в себя только вечером. Смотрю: сестричка примостилась у маминой груди справа, а я слева. Ужинаем…

— Ужинаешь? — спрашивает меня крестный. — Ужинай, ужинай, матери твоей ковинька! Ужинай да расти большой. Вырастешь, будешь сидеть, а мама стоять, да и скажешь: «Мама! Вы садитесь, а я постою. Потому что вы самая дорогая, вы — мать!»

2

Вот так на наших маленьких огородиках ловили ежегодно то хлопчика, то девочку.

Порой лето выпадало более урожайное — ловили троих сразу.

Тогда была и большая новость, и не меньшая беда. Волостная власть брала виновных на цугундер: «Откуда?.. По какому такому праву?»

Батько многочисленной семьи, наш сосед Порфирий Маценко, волостные параграфы заполнял коротко и ясно: «Вечера темные, долгие… Керосина нет… Вот оно бог и посылает…»

Словом, в урожайное лето разговоров да разговоров.

— Тетка Ялосовета! Кого же бог послал: косаря или вязальщицу?

Усмехаясь, родненькая отвечала:

— Да бог милостив: послал и косаря, и вязальщицу.

Умел милосердный деток на огород подбрасывать, умел щедрость свою проявлять. Бегали мы по двору, как в раю: голенькие, босенькие.

— О владыка небесный! Прости слово наше простое. Разве это милость божья: на двенадцать деток бросить две пары паршивеньких сапожек!