Если бы они не умерли от задавившего их грузовика, то могли бы умереть от:
(а) лихорадки денге,
(б) жары,
(в) курения биди
или
(г) каменной пыли.
Но, может быть, и нет. Может быть, они бы поднялись, чтобы стать:
(а) миллионерами,
(б) супермоделями
или
(в) столоначальниками.
Имело ли какое-нибудь значение, что они оказались вдавленными в траву, в которой спали? Для кого это имело значение? Было ли это важно для тех, для кого это могло бы иметь какое-то значение?
Дорогой доктор,
Нас задавили. Существует ли какое-нибудь лечение?
Тило улыбнулась и закрыла глаза.
Беспечные идиоты. Кто просил их ложиться спать под колеса проезжавших грузовиков?
Она задумалась: как можно перестать знать определенные вещи — вещи, которые она знала, но хотела бы не знать. Как, например, перестать знать, что когда легкие пропитываются каменной пылью, они отказываются сгорать в крематории. Даже когда сгорает все остальное, остаются две глыбы, повторяющие силуэты окаменевших легких. Ее друг, доктор Азад Бхартия, живший на мостовой Джантар-Мантар, рассказал ей о своем старшем брате Джитене Й. Кумаре, который работал в гранитном карьере и умер в возрасте тридцати пяти лет. Доктор рассказывал, как ему пришлось ломом разбивать на погребальном костре легкие брата, чтобы его тело догорело до конца и душа могла освободиться от тела. Доктор сказал, что сделал это, несмотря на то, что он коммунист и не верит в бессмертную душу.
Он сделал это, чтобы успокоить мать. Еще Азад говорил, что легкие блестели, так как были буквально инкрустированы песчинками.
Дорогой доктор,
Нет, нет, ничего особенного. Я просто хотела поздороваться. Да, кстати, есть и один вопрос. Вообразите, что вам надо разбить ломом легкие своего брата, чтобы угодить вашей матери. Вы смогли бы назвать это нормальной человеческой деятельностью?
Она снова задумалась: как может выглядеть не отпущенная из тела душа, камень в форме души на погребальном костре? Наверное, она похожа на морскую звезду. Или на сороконожку. Или на пятнистого мотылька с живым телом и окаменевшими крыльями. Несчастный мотылек, парадоксально придавленный к земле органами, которые должны позволять ему летать.
Мисс Джебин Вторая заворочалась во сне.
«Сосредоточься, — сказала себе похитительница, погладив мокрый от пота лобик ребенка. — Иначе дела могут принять совсем неуправляемый оборот». Тило сама не понимала, зачем она, женщина, никогда не желавшая иметь детей, вдруг подобрала этого ребенка и убежала с ним. Но теперь дело сделано. Ее роль в этом спектакле уже написана. Но не ею. Но тогда кем? Кем-то.
Дорогой доктор,
Если хотите, можете изменить каждый квадратный дюйм поверхности моего тела. Ведь я же всего-навсего история.
Мисс Джебин была добродушным и великодушным ребенком, ей, кажется, нравился несоленый суп и овощное пюре, какими потчевала ее Тило. Для женщины, никогда не имевшей дело с детьми, Тило очень сноровисто обходилась с ребенком — легко и уверенно. Когда мисс Джебин несколько раз принималась плакать, Тило удавалось успокоить ее в считаные секунды. Самым лучшим способом (не считая, конечно, еды) было положить рядом с младенцем выводок из пяти черных щенков, которых пять недель назад родила на лестничной площадке рыжая дворняжка Товарищ Лаали. Обеим сторонам (щенкам и мисс Джебин) явно было что сказать друг другу. Подружились и обе матери. Это объединение стало залогом обоюдного успеха. Когда все уставали, Тило возвращала щенков в джутовый мешок, постеленный на площадке, а Товарищ Лаали получала мисочку молока и немного хлеба.
Днем, когда Тило только зажгла свечу на торте и принялась вальсировать с новокрещеной мисс Джебин по комнате, напевая «С днем рожденья тебя!», позвонила Анкита, соседка с первого этажа, тоже снимавшая квартиру у Гарсона Хобарта. Она сказала, что утром приходил полицейский, интересовался ею (Тило) и спрашивал, не знает ли она (Анкита) что-нибудь о возможном появлении в доме маленького ребенка. Полицейский сильно торопился и оставил Анките газету, в которой была напечатана заметка о ребенке. Анкита прислала газету на третий этаж со своей девочкой-служанкой. В заметке говорилось: