Министерство справедливости

Из залов коррупции я шагнул прямиком в президентскую анфиладу. Во всех трех залах царил Дорогин — черно-белый, цветной и мультимедийный. Он взирал с первых полос газет и с обложек журналов, с рисунков и живописных полотен, с жестяных чеканок и фарфоровых тарелок. Больше всего было официальной съемки. На каждом из множества мониторов крутились телеролики, и каждый бормотал голосом Дорогина: давал указания, сердился, хвалился, хихикал. Квадратные, круглые и овальные паспарту с глянцевыми фотографиями, привешенные к воздушным шарикам, перелетали из тени в свет, мешая проходу. Их приходилось раздвигать руками, как лианы в джунглях. Пал Палыч снимался со всеми желающими — с детьми, женщинами, пенсионерами, ветеранами, инвалидами, военными, строителями, рыбаками, животноводами, учителями (судя по снимкам, ими всеми оказывались люди с одними и теми же неприметными лицами). Пал Палыч сверкал своей лысиной везде — на трибуне, на Эвересте, в шахте, в кабине вертолета, на дне мирового океана, на фоне колосящейся ржи, Исаакиевского собора и адронного коллайдера. Пал Палыч был всегда: днем и ночью, зимой и летом, в горе и в радости. Пал Палыч умел всё: класть кирпичи, управлять батискафом, стрелять из базуки, забивать шайбы, разводить костер под дождем, прыгать с трамплина, петь караоке, лечить пневмонию наложением рук и учить игре на гитаре Пола Маккартни.

Авторы экспозиции добивались своей цели: к моменту выхода из второго президентского зала даже те, кто провел бы последние двадцать лет в летаргии и ничего не знал о Пал Палыче, успевали возненавидеть Его Вездесущество. А посетителей ждал уже третий зал, с изваяниями. Их, похоже, свезли отовсюду, самых разных — от бронзовых монументов, отлитых для городских площадей, до гипсовых бюстиков, наштампованных для детсадов, школ и воинских частей. Улыбаться скульптуры не были обучены — у каждой на лице застыла одна и та же прокурорская гримаса. Толпа сурово насупленных Пал Палычей выглядела пострашнее, чем терракотовая армия китайского императора Цинь Шихуанди.

В центре этого некрополя, между бюстом в римской тоге и памятником в виде сеятеля, я и обнаружил Каховского. Узнать директора музея было нетрудно. Он выглядел таким же, как и на большинстве своих фото: черные джинсы, серая безрукавка, простые очки в металлической оправе, седой «ежик» на голове. Сергей Михайлович о чем-то рассказывал группе школьников. Я остановился поодаль, не собираясь мешать, но тут директор музея сам заметил меня. Он сразу распрощался с детьми, подошел ко мне и протянул руку.

— Здравствуйте, Лев Иль… — начал он и тут же смущенно поправил себя: — Извините, я всё не привыкну… Ужасная несправедливость. Вы ведь, я понимаю, Роман Ильич, младший брат его, да? Здорово похожи, просто близнецы. Когда мы только познакомились с вашим братом, он много рассказывал, как вас при Брежневе прихватила гэбня. Вы где сидели, в «Лефортово»? Меня там перед колонией полгода промариновали. Правда, уже гораздо позже, при нем… — Директор музея мотнул головой в сторону ближайшего бюста.

Мы обменялись рукопожатиями, и я уже не в первый раз мысленно наградил покойного братца парой эпитетов. Левка опять проехался за мой счет! Ему, как видно, не терпелось быстро подружиться с Каховским, а поскольку своего тюремного опыта для поддержания разговора у него не было, он по-родственному расплатился моим. Ну не жучила, а?

— Нет, — ответил я, — меня держали в их внутренней тюрьме, на Лубянке. Официально ее закрыли в шестидесятые, после Пауэрса, а на самом деле спрятали в подвал, на седьмой уровень. Хотя, конечно, мой срок был в разы короче вашего… А кстати, не потому ли у вас в музее столько Дорогина во всех видах? Личные счеты? Забыть не можете лиходея?

Вряд ли слово-паразит «кстати» было сейчас кстати. Дразнить Каховского я не собирался: мне лишь хотелось поскорее любым способом соскочить с подземно-тюремной темы.

— Естественно! — улыбнулся директор музея. — Не забудем, не простим. Он меня по беспределу отправил шконку греть, а я кто, терпила? Вот и свожу счеты. Ну а если без шуток… — На губах Каховского всё еще играла улыбка, но глаза были серьезными. — Знаете, Роман Ильич, у меня в ИТК была куча времени обо всем подумать и вот что я скажу. Мы в девяносто первом сваляли колоссального дурака. Благодаря Богу или Случаю, или Мадам Нефтяной Конъюнктуре — не знаю, кто нам тогда ворожил, — мы вылезли из тупика, где сидели семьдесят лет. За пару дней, почти без крови, просто чудо… И так обрадовались, что профукали будущее. Пустили на самотек, не расставили вешек: вот тут опасно, вот здесь нельзя, а туда вообще категорически. Толком не реформировали СМИ. Не вдолбили обывателю, кто есть ху. Не занялись как следует образованием и школой, не осудили раз и навсегда усатую гадину…

— …не перевернули вверх дном Лубянку и не запретили всем этим капитанам-майорам-полковникам занимать посты выше охранников в супермаркетах… — без труда продолжил я его мысль.

В психушке у меня тоже было полным-полно времени обо всем подумать.