Министерство справедливости

Я вновь машинально глянул на снимок церкви, затем на апельсинобородого Лазареску — и внезапно на меня снизошло озарение. Не думаю, что во мне есть задатки гениальности. Скорее всего, подходящую идею изнутри беззвучно нашептала Великая Вселенская Справедливость. Она уже нетерпеливо пританцовывала на месте и рвалась в бой.

— Верно! — воскликнул я. — Ни одна живая! Но мертвая — другое дело. Димитрий, спасибо за подсказку. Теперь ваша задача — влезть в городскую базу ритуальных услуг. Ищите, из какого морга везут покойника. Нафталин, присоединяйтесь к Димитрию. Как найдете морг, готовьте план подмены жмурика с наименьшими потерями для нас. Постарайтесь управиться за час. Ну а вам, Ася, самое трудное задание: раздобудьте мне патентованное средство для быстрой окраски волос. Ради дела я согласен побыть рыжим. Ненадолго…

Эпизод в Касабланке

Еще в начале третьего тысячелетия многие считали, будто самые лучшие гробы — это громоздкие, как «линкольны», ящики с гравировкой на крышке и позолоченными ручками по бокам. В 2002 году хабаровские авторитеты закопали примерно в таком местного вора в законе Василия Нисамуру по кличке Банзайчик. Внутренность гроба отделали пластинами из кевлара и задрапировали красным бархатом, а в качестве прощального подарка от живых покойнику установили там кондиционер последней модели и стереосистему с коллекцией записей Михаила Круга. Вся эта дикая роскошь весила четверть тонны и стоила двадцать тысяч баксов: братва на своих не экономила.

С тех пор приоритеты поменялись. С удивлением и раздражением мафиози обоих полушарий узнали, что красное дерево, золото и инкрустации — уже не круто, а в моду вошли экологически чистые английские гробы из переработанной бумаги, облицованные целлюлозой тутового дерева, с хлопковыми матрасами вместо шелка и бархата. Но поскольку стоила эта экология почти столько же, сколько прежняя крутизна, а весила в четыре раза меньше, преступный мир оценил удобство и смирился с отсутствием былой монументальности. В конце концов, ручки из прессованного бамбука, покрытого слоем искусственной позолоты, внешне выглядели почти так же солидно, как и раньше.

Светло-коричневую целлюлозно-бамбуковую домовину, похожую на лодку-плоскодонку, Стево Лазареску успел выбрать сам по каталогу английской фирмы Ecopod. И вот теперь шестеро наиболее влиятельных служителей тени без труда вносят гроб в центр зала и ставят на заранее сооруженный помост. Настоятель храма, дирижируя процессией, следит за правильным расположением усопшего — головой к притвору, ногами к алтарю.

Отец Пантелеймон сегодня в белой ризе, цвет которой должен помочь душе кондукатора очиститься от прижизненных грехов, отрясти прах всех жертв, когда-либо отправленных домнулом Стево к праотцам, и благополучно вознестись на небеса. Для того, чтобы этой душе ничто не препятствовало, витражное окно под куполом сегодня широко распахнуто.

В отличие от настоятеля храма три десятка гостей, прибывшие на траурную церемонию со всего света, носят только черное: очки, рубашки, костюмы, носки и ботинки лучших брендов планеты. Черный — атрибут скорби, цвет горя и утраты, напоминание о том, что все люди, даже крупные авторитеты мира сего, смертны, а некоторые — и внезапно. Предшественник Лазареску кондукатор Бэштяну, например, подавился во время обеда сливовой косточкой — при том, что слив не любил и никогда их не ел. Судьба, не иначе…

— Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди животе вечнаго усопшаго раба Твоего Стево, и яко благ и человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости…

Отец Пантелеймон немного торопится: глотает окончания, ужимает фразы, сокращает периоды, на ходу убирает повторы. Ему велено уложиться в полчаса.

Свечи, окружающие гроб, распространяют сладковатый запах воска. Большинство из тех, кто слушает заупокойную молитву, не понимают ее смысла, да и не стремятся. Для них отпевание — просто скучный ритуал, необходимая условность, колебание воздуха. Толпа в храме обезличена. Темные очки прячут глаза и щеки, слегка мешковатые костюмы скрывают фигуры. В этой толпе колумбийский наркотрейдер Эстебан Паркурос уже не отличается от грузинского «крестного отца» Тенгиза Папуа, адмирал пиратской флотилии Вокас Джельзомино — от закулисной «крыши» Лас-Вегаса Берни Шикзаля, оружейный барон Айзек Преминджер — от торговца проститутками Лю Чэнминя, главный урановый криптодилер Тихомир Манов — от босса черного инсайдинга Киеши Токанава…

— Покой, Спасе наш, с праведными раба Твоего, и сего всели во дворы Твоя, якоже есть писано: презирая яко благ прегрешения его вольная и невольная…

Еще несколько финальных фраз на церковнославянском — и отпевание завершено. Наступает время прощания. Настоятель храма молча подает знак. Клубящаяся толпа дисциплинированно превращается в змейку. Гости, один за другим, подходят к гробу, наклоняются над покойным, чтобы символически чмокнуть его в лоб — точнее, в лежащий на лбу широкий бумажный венчик, который закрывает треть лица домнула Стево.