Процессия движется быстро. Отец Пантелеймон украдкой приподнимает край ризы и смотрит на часы: слава те, Господи, успеваем. Таких людей, как эти, подводить опасно. Но, кажется, в очереди к гробу остается всего человек пять. Еще пару минут прощания, потом вынос тела, а после оба свободны — и он, и покойник. Гроб заберут в один из вертолетов и хоронить будут уже не здесь, а в Бухаресте, в семейном склепе Лазареску…
Предпоследняя из темных фигур наклоняется над покойником — и тут случается немыслимое. После чмоканья в венчик усопший вдруг простирает руки, хватает этого человека за лацканы пиджака и притягивает к своей рыжей бороде, чтобы
Сине-белый мозаичный пол храма перестает быть твердью. Он разом покрывается сеткой трещин, мгновенно вспучивается сразу в трех местах и трижды лопается с оглушительным хлопком — словно детище левиафана, запертое в гигантском яйце, просится на волю.
Разверзаются источники великой бездны, отворяются хляби — подземные, а не небесные. Потоп стремителен, неумолим, полноводен, но в нарушение канона движется снизу вверх. Из трещин, появившихся в полу, мощно бьют струи во все стороны. Самый сильный и грозный из фонтанов — в центре зала, под помостом — моментально подхватывает легкий гроб, словно ковчег с единственным пассажиром, и уносит его высоко к потолку. Остальные фонтаны с утробным бульканьем начинают всё быстрее и быстрее наполнять помещение храма тяжелой липкой жидкостью. У нее черный цвет и резкий запах.
Человек, поцелованный покойником, знает этот запах лучше других. А еще ему известно,
Глава тридцать третья
Когда я опять вышел из ванной, Димитрий с Асей сидели за ноутбуком и болтали, глядя на экран. Нафталин в углу, по своему обыкновению, разминал мышцы: вместо гири он использовал стальной куб мини-сейфа, найденный у меня в номере. Вчера во дворе морга он вручную переставил с места на место полдюжины катафалков — так ловко, что это выглядело игрой в пятнашки. Однако сам силач решил, что сработал не очень аккуратно, на четверку с минусом, и сейчас наказывал себя, увеличив ежедневную норму тренировок.
Я громко закашлялся, и тогда все трое посмотрели на меня.
— Ну как? — обратился я к своей фокус-группе. — Есть сдвиги? Только честно.
По их лицам я понял — снова нет. Я только обманывал себя, цвет ничуть не изменился. Черт бы побрал эту дорогущую
— Может, вам походить пока так? — предложила Ася. — Если специально не подкрашивать пряди, месяца через три само сойдет. В конце концов Димитрий вообще родился рыжим — и ничего, живет себе и не жалуется. Правда, Дим? Ну давай, скажи Роману Ильичу.
— Правда, — нехотя подтвердил наш компьютерщик.
Но при этом скроил унылую гримасу, которая, по-моему, могла значить одно: давно бы пожаловался, если бы знал, куда и кому.
— Нет, дамы и господа! — с чувством произнес я. — Никогда уважающий себя король треф не переметнется в червовый или бубновый стан. Масть, как и мать, не выбирают.
Подкрепив концовку фразы гордым чихом, я вернулся в ванную и вновь посмотрел в зеркало на рыжее безобразие. Вздохнул, свинтил крышечку с припрятанного на черный день флакона
Минут через сорок я вернулся обратно в комнату и был встречен аплодисментами. За что я особенно ценю свою команду — так это за доброту и великодушие к своему начальнику.
— Стало даже лучше, чем раньше, — оценил Нафталин. — Вылитый пророк Гедеон!
— Вы как этот… легендарный Лило Стич, корсар Черная Борода, — сообщил Димитрий.
— Не слушайте Димку, у него вечно беда с именами, — рассмеялась Ася. — Корсара звали Эдвард Тич, а Лило и Стич — персонажи мультика… А вообще я согласна с Нафом. Не знаю, как выглядел его пророк Гедеон, но, правда, стало лучше. Вы словно помолодели.
Ну еще бы, вздохнул я про себя.