Минная гавань

Игра продолжалась. Захар будто получил дополнительное ускорение. Всегда спокойный и уравновешенный, теперь он походил на упругую пружину, которая, то сжимаясь, то распрямляясь, экономно расходовала энергию. Мяч будто сам искал его загорелые, сильные руки, чтобы, прикоснувшись к ним, отправиться на розыгрыш или на другую сторону площадки. Когда же Захар оказывался у сетки, мяч от его руки летел подобно пушечному ядру, поражая без промаха территорию противника. Принимая на себя мощные ответные удары, Ледорубов не боялся кидаться на землю. Вскоре его белоснежная сорочка и новенькие отутюженные брюки изрядно помялись и запылились. Но это Захара не смущало. Он жил игрой, самозабвенно отдаваясь ей, как и всякому увлекавшему его делу.

Ледорубовская страсть исподволь захватывала всю команду. Моряки заиграли на втором дыхании, напористо и азартно. Вскоре счет начал выравниваться, а потом команда с тральщика уверенно захватила лидерство, не оставляя горячившимся соперникам никакой надежды на победу.

Моряки поддерживали своих игроков дружными криками. И только Лещихин со Стыковым обособились. Савва нехотя кивал, слушая, что ему говорил усмехавшийся и все еще рассерженный Олег. Дружки сидели около скамейки на траве и без особого интереса наблюдали за игрой.

Пугачев тоже огорчился за своего друга. «Эх, Захарище, — думал командир, — где-то ты умен, а вот не понимаешь простейшей истины: нельзя людей отталкивать, какими бы сию минуту ни казались они тебе бесполезными. Вместе нам жить, вместе вахту стоять и трудности переносить…»

Командир заметил, как замполит подсел к неразлучным дружкам, оказавшимся вне игры. Василий Харитонович принялся что-то возбужденно рассказывать, размахивая руками и поочередно обращаясь взглядом то к Лещихину, то к Стыкову. Матросы оживились. И вскоре, увлеченные разговором, перестали обращать внимание на продолжавшие бушевать на площадке страсти.

Игра закончилась уже в сумерки, когда над островом сгустилась холодная осенняя синева. Пугачев отдал распоряжение построить экипаж.

Боцман скомандовал «Смирно», и голоса в строю поутихли, возбуждение улеглось.

— С места, с песней… А ну давай, орлы, мою любимую! Шаго-ом… — пропел густым басом Семен Потапович, — марш!

Строй двинулся, и тотчас всплеснулся над ним высокий сильный голос запевалы:

Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе от роду двадцать лет…

Затем вплелись еще два голоса, как бы подзадоривая, и вот уже грянул всей мощью матросский строй:

По морям, по волнам —
Нынче здесь, завтра там…

Набрав силу, будто напруженный ветром парус, украшенная молодецким задорным посвистом, песня придавала морякам общее согласное движение, бодрила в сплачивала их.

Ледорубов с Неткачевым шли позади строя.

— Вот видите, — сказал Захар, отирая платком вспотевшую шею и кивая на моряков, — полдела сделано: почувствовали морячки соленый вкус победы. С этого и надо начинать.

— Это они победили, а мы с вами вроде как проиграли, — Василий Харитонович удрученно покачал головой. — Зря вот Лещихина обидели.

Захар в ответ лишь махнул рукой, — мол, опять об одном и том же, и как не надоест.

— Что же, по-вашему, выходит? Я должен был в чем-то убеждать его, когда надо было брать на себя инициативу, действовать?!

— Но и так тоже нельзя. Дело тут не в самом Лещихине. Куда важнее, как это оценят остальные.

— Нормально. — Захар с упрямой веселостью тряхнул головой. — Слышите, какими соловьями заливаются наши ребятишки? А ведь проигравшие так петь не могут. Все начинается именно с такой вот запевки.

— Захар Никитич, — Неткачев доверительно тронул помощника за локоть. — Я убежден в том, что по отношению к матросам мы с вами не имеем права к кому бы то ни было из них на личную неприязнь. Это же, в сущности, совсем еще молодые ребята, вчерашние школьники. И так легко, знаете ли, разрушить в их умах и сердцах понятие о справедливости… Я вот, например, считаю себя в какой-то степени не только замполитом, но и классным руководителем, который обязан раскрывать ребятам глаза на мир, объяснять им многое из того, что преподносит наша быстротечная жизнь. Вот почему Лещихин волнует меня не меньше, чем все остальные матросы.

— Грех не велик. Ну, турнул я с площадки этого Лещихина, так не со зла же! Да ведь он и вправду путался под ногами, только мешал всем своей бестолковщиной. А там, на площадке, не просто нужна была победа: чувство единения, общности цели — вот что важнее.

— Простите, но ведь это все немыслимо без симпатий и привязанностей отдельных людей друг к другу. И я не убежден, что, разрушая в данном случае нечто частное, можно сохранить единое целое — это самое единение, как вы говорите.

Ледорубов примирительно улыбнулся:

— Вот видите, уже спорим. Значит, начинаем искать истину, которая лежит где-то в скрещении всех наших доводов. Вот вам и начало общесогласованного движения.

— А действительно, — согласился замполит. — Для начала не так уж и плохо.