Минная гавань

— Это не ответ. Бросьте вы, пока не поздно, свои стишки, — настаивал старпом, все больше раздражаясь на заваровскую уклончивость. — Полагаю, интеллекта вашего от этого не убудет. Сперва, как говорят на флоте, выпейте шлюпку компоту и съешьте четырнадцать метров селедки. Послужите, станьте мастером своего дела, а потом увлекайтесь, чем хотите. Словом, ступайте и подумайте хорошенько.

Под вечер старпом зачитал перед строем офицеров лично отстуканный на машинке приказ, в котором Заварову был объявлен строгий выговор. Кошкарев получил месяц без берега, Лешенко — благодарность.

— Везет же некоторым, — сочувственно усмехнулся Гриша, когда после ужина они возвращались домой, — избавил от необходимости по трояку скинуться на венок. А то подложил бы свинью, если бы пришлось на это до получки занимать.

— Не экономь на доброй памяти, — мрачно отговаривался Аркадий, — все там будем…

Дома, как только переступил порог, Заваров скинул ботинки и завалился на койку. Он пребывал в каком-то странно размягченном состоянии, подобно тому, как после неудавшейся попытки поднять штангу с непомерно большим весом, уронив ее на помост, человек чувствует полнейшую расслабленность воли и тела. Несмотря на скверное настроение, в нем теплилась утешительная мысль, что уже нет и не будет вопрошающих взглядов старшины, никакой неопределенности между ними. И сам выговор теперь не казался таким страшным. Главное — совесть его была спокойна, и на душе стало легче. Единственное, чего желал теперь Аркадий, — это поскорее уснуть, чтобы несчастливый для него день поскорей кончился, уступив место многообещающему новому утру.

«Спозаранок уйдем в море, и несчастья останутся на берегу, — думал Аркадий, как бы жалея и убаюкивая себя. — Море — оно, как старый мудрец, все поймет и рассудит. Надо лишь слушать его и ждать…».

— Ты чего там бормочешь? — прервал его размышления Гриша. — Кого это «ждать»?

— Я?.. — Аркадий смутился. У него была манера нашептывать свои мысли вслух. — Наверное, рифма пришла, — неуверенно сказал, отворачиваясь к стенке.

— Пора бы поторопиться, если уж договорились идти, — напомнил Гриша. — Я как-то на дни рождения и на похороны опаздывать не привык.

— А без меня нельзя?

— Смотри сам.

Аркадий подумал, что все равно скоро не уснет, а валяться весь вечер на койке тоже не годится — тоска заест. Так как Гриша не имел привычки упрашивать, он нехотя (так, чтобы Гриша понял, какое ему делают одолжение) свесил с койки ноги и лениво потянулся.

— Можете, Григорий Иваныч, мною располагать.

— Добро, — отвечал Гриша таким ровным голосом, что нельзя было определить, доволен он или же просто согласен с тем, что ему сказали.

Но Аркадий все больше вдохновлялся.

— Прошу тебя, давай наденем парадную форму. Пусть Берта знает, что для нас ее день рождения — праздник. И оружие прицепим. — Он достал со шкафа чемодан и принялся искать в белье свой кортик.

Гриша снисходительно улыбнулся, однако возражать не стал.

— Как ты думаешь, — продолжал суетиться Аркадий, — подарить ей томик Лермонтова — это ничего?

— Сойдет, — бесстрастно согласился Гриша. — Она тоже приготовила тебе какой-то сюрприз.

— Да ну? — с любопытством оживился Аркадий. — Она тебе сказала? И какой?

— Этого я не знаю. Женский секрет.

Из дому вышли в сумерки. Свернули на проселочную дорогу, которая от шоссе уходила к роще, огибая край болота и пробиваясь через густое ячменное поле. Солнце село за лес. В предчувствии теплой вечерней сырости робко начинали квакать лягушки. Над дорогой столбом вилась мошка, лениво изгибаясь в безветрии, точно зарождающийся смерч.

Хутор, где жила Берта, был в получасе ходьбы от города. Аркадию никогда там не случалось бывать, хотя нередко проходил мимо, отправляясь в свободное время побродить по лесу. Прежде само существование близ дороги нескольких аккуратных, крытых черепицей домиков, разместившихся, как на островке, под старыми липами, его занимало не больше, чем любое другое место на земле, где жили незнакомые люди. Теперь было иначе. Все, что его огорчало, радовало, возбуждало и успокаивало минувшим днем, представлялось менее значительным, чем те новые обстоятельства, в которых он оказался, согласившись пойти вместе с Гришей к его Берте. Он весь был в предчувствии необычности приготовленного ему сюрприза. То ему казалось, что Берта, отвергнув Гришу, непременно объяснится ему в любви, то предполагал, что ему подарят хорошенького котенка, непременно с голубым бантом на шее. Вернее же всего — угостят обещанной салакой.