Минос, царь Крита (СИ)

— Мне нет дела до обычаев варваров. А в людях меня ничто не может удивить! — ответил Инпу бесстрастно. — Так какими добродетелями обладал Дивуносойо, сын Персефоны?

— Ты собираешься говорить обо мне? — воскликнул я.

— А разве есть для царя существо, более важное, чем он сам? Ибо, не зная себя и не владея собой, как можешь ты управлять своими подданными? Или ты не желаешь выслушать мои наставления?

Я почувствовал, что краснею. От кого я, смертный, пытался утаиться? От владыки и знатока человеческих душ?

— О, нет! — возразил я, — Прости и продолжай, я распахну перед тобой сердце своё.

— Мне нужно, чтобы ты познал себя! Поговори с сердцем своим!

— Да, мудрейший, — я поклонился ему. — Наставь меня, и я пойду следом.

— Хорошо. Если Дивуносойо, сын Персефоны, — твое зеркало, то что отражается в нем? Разве не называли твоего филетора беспутным, необузданным, безумным? — продолжал Инпу.

— Называли, — слова мои прозвучали резко. Мы давно расстались с Дивуносойо, а все же хула на него злила меня, как мальчишку. — Но он не был таким!!!

Встретив сомневающийся, насмешливый взгляд Инпу, я поправился:

— Я не знал его таким. Он мог быть… разным.

А моя память, растревоженная его вопросами, повела меня по одной ей ведомым, полузаросшим тропинкам в давнее прошлое. С той поры минуло тринадцать лет. До меня доходили слухи, что Дивуносойо, сына Персефоны уже нет в живых.

Дивуносойо, сын Персефоны. (За пятнадцать лет до воцарения Миноса, сына Зевса. Долина реки Теринф)

— А ты все валяешься, лентяй? — я подбежал к лежавшему Дивуносойо и плюхнулся рядом.

Несколько раз повернулся на песке, чтобы осушить пот, и пристроился рядом с юношей. Тот лениво сплюнул косточки винограда в сторону, слегка сощурился на солнце и едва заметно улыбнулся.

— А куда спешить, Минос?

У него был странный, неподвижный взгляд — не то сонный, не то рассеянный. Люди, впервые увидев его, обычно считали, что юноша пьян. Но меня, хорошо знавшего сводного брата, это в заблуждение не вводило. Лежебока Дивуносойо обладал не только отменной наблюдательностью, но и неожиданной для своей лени ловкостью. Если нужно было, он мог прыгать не хуже горного козла или скользить по камням с проворством ящерицы.

— Я победил, Лиэй (так любил называть я своего филетора. На языке моего отца это значило "освободитель". Он, похоже, гордился этим прозвищем), — похвастался я. — Наконец-то обогнал и Сарпедона в двойном беге, и Радаманта в долихосе.

— И отец улыбнулся тебе и назвал молодцом, — совсем как избалованная девочка скривил губки Дивуносойо и пренебрежительно рассмеялся. Провел пальцем по моему плечу.

— Ты не представляешь, как красиво смотрится песок на твоей темной коже и в иссиня-черных волосах. Куда красивее, чем золотая пыль, которой посыпает себя царица Европа. И как прекрасно твое мускулистое тело. А твоей талии может позавидовать любая девушка.

Он сел, провел ладонью по моей спине и ягодицам. Я передернул плечами.

— Не надо! — от прикосновений Дивуносойо у меня начинала кружиться голова, а сердце принималось бешено колотиться, как после бега.

Это было очень приятно. И все же, когда Лиэй прикасался ко мне, я терял власть над собой и страшился этого. Дивуносойо, как ни в чем не бывало, продолжал мягко поглаживать меня.

— Ведь тебе же нравится это, Минос, — улыбнулся он.

Знал бы, насколько нравится! Мир просто переставал существовать, оставался только Лиэй, Освободитель от бремени забот. Его лиловые глаза, тонкое лицо с капризными губами, стройное, гибкое тело и ослепительно-белые, волнистые волосы. Сын Персефоны мог менять свой облик и уверял, что таким является только мне. Однажды я заставил его поклясться, что в этом виде он не покажется больше никому.

— Перестань изображать из себя натянутую тетиву, ляг спокойно! — в голосе Лиэя появились властные нотки.

А я уже и не мог сопротивляться.

Холеные, словно у придворной дамы, руки Дивуносойо (как мог он сохранять их такими, если целыми днями возился с заступом в винограднике?!) заскользили по моим плечам и лопаткам. Их мягкие, расслабляющие прикосновения и жаркое солнце окончательно взяли свое. Я уронил голову и прикрыл глаза.

— Вот так лучше, — рассмеялся сын Персефоны, продолжая массировать мою спину и поясницу.

— Ты делаешь меня слабым и беззащитным, — пробормотал я.

— И от кого ты сейчас собираешься защищаться, брат? — расхохотался Дивуносойо и добавил ни с того ни с сего: — Люди вообще очень странные существа. Тебя считают умником, а меня — лентяем и глупцом. А на самом деле, ты похож на быка, который в ярме покорно идет за пучком травы, висящим перед его носом. А я предпочитаю пастись на сочном лугу. Так кто из нас глупец? — он опять засмеялся, ласково потрепал меня по спине нежной рукой.

Я лениво перевернулся на спину и, приоткрыв глаза, пробормотал:

— Сейчас — готов поверить, что не ты.

— Ах ты, мудрец, — рассмеялся Дивуносойо. — Только почему все забываешь, едва уходишь от меня? Когда же ты поумнеешь, мой суровый Минос?

Руки его легко скользили вдоль моего тела, заставляя сердце биться все быстрее и быстрее. Я перехватил его запястья.