Минотавр

— А зачем тебе нужна эта штука? — ткнул Эли пальцем в черный футляр, выглядывавший из-под кровати. — Из-за него тебе приходится спать под потолком.

Александр объяснил. Это инструмент. Виолончель. Он на нем играет.

— А на этой штуке? — Палец Эли уперся в патефон. — На ней ты тоже играешь?

— Нет, — вежливо ответил Александр, хотя ему хотелось вмазать Эли как следует. — Нет, — повторил он и подумал, что и у последнего идиота должен быть предел глупости, да вот у Эли его, кажется, нет. — Я на нем не играю. Это же патефон, он играет сам. На него ставят пластинки, и он играет. Пластинки я тоже привез, вон они там. Кстати, если у кого-нибудь они есть, мой патефон к вашим услугам, ставьте. Без проблем.

Нахман сказал, что у них дома, в Тель-Авиве, есть пластинки и, скорее всего, он привезет их в следующий раз, когда вернется после каникул. Говорил он тихо и все время краснел.

Тем временем Александр достал из чемодана коробку шоколадных конфет и протянул ее соседям по комнате. Эли взял ее и стал внимательно разглядывать.

— Импорт, — важно сказал он в конце концов и покачал головой. — Очень плохо. Импорт разрушает местное производство.

И он взял, одну за одной, несколько конфет.

— Может, тебе тогда лучше не есть их, — невинно предположил Нахман из Тель-Авива. — Заодно поддержишь местное производство.

И он снова покраснел.

Нахмана Александр взял на заметку. Он видел, как он покрывается краской всякий раз, как открывает рот, и понял, что он мучительно застенчив. Ему, понял Александр, точно так же непривычно жить среди чужих, приспосабливаясь к их вкусам и привычкам. В том числе, кстати, и к его, Александра, привычкам. «Нахман… — подумал Александр. — Нахман может стать другом».

Ури ничего не говорил. Просто взял осторожно конфету и сунул в рот. Он жевал ее с открытым ртом — так корова жует жвачку.

Нахман поначалу от конфет отказался, но Александр сказал, что обидится на него, и тогда, покраснев, этот Нахман из Тель-Авива тоже взял — одну конфету. Взял, осторожно положил в рот и замер, словно прислушиваясь к своим ощущениям. Александр подумал, что конфетами Нахмана, похоже, кормили дома не часто. Нахман стоял так, наклонив голову, потом посмотрел на Александра и, покраснев в который раз, признался:

— Вкусно. Спасибо.

И Александр еще раз подумал: «Этот парень — что надо. Будем дружить».

Перед тем как улечься в постель, Эли спросил у Александра, нет ли у него сигаретки, а узнав, что нет, без лишних слов повернулся к стене лицом и тут же заснул. Ури, прежде чем натянуть на голову одеяло, пожелал всем спокойной ночи, а Нахман начал было что-то бормотать, но посередине фразы замолчал и вытянулся на спине, закрыв глаза; однако Александр мог поклясться, что Нахман не спит. Сам он лежал на боку, спиной к стене. Его тревога поутихла, но совсем не прошла, и, если он услышит ночью подозрительный шум, ему достаточно будет просто открыть глаза, и он сразу увидит, кто покушается на его имущество.

Думая о том, что он так и не уснет в эту ночь, он быстро погрузился в тяжелый сон, сон без сновидений. Ему снился дом на холме, он снова был там. Поэтому, когда утром раздался звонок, возвещавший начало дня, он долго не мог ничего понять, вглядываясь в незнакомую ему обстановку, где незнакомые ему люди занимались чем-то, чего он не мог понять тоже. И, только осознав, что это не дурной сон, а самая что ни есть реальная жизнь, он все вспомнил и, одним прыжком выбравшись из постели, побежал в душ. Однако видение дома на холме не отпускало его. «Что они делают там сейчас, вот в эту минуту?» — подумал он и вдруг, как молодой жеребенок, стукнул ногой об пол…

9

Жесткий и однообразный распорядок новой жизни в сельскохозяйственной школе: подъем в шесть утра по звонку, душ и завтрак, занятия и обед, работа в поле, ужин и отбой в десять, когда свет везде был потушен, — все это привело к тому, что через месяц Александр готов был поверить, что вся его предыдущая жизнь протекала в том же ритме. Через несколько месяцев ясность наступила не только в повседневной жизни, но и в отношениях с сокурсниками. Времени на то, чтобы предаваться мечтаниям, самокопаниям и грезам, не было, как не было и сил ни на что, даже на то, чтобы написать письмо в те немногие свободные минуты в конце дня, когда они разбредались по своим комнатам после вечерней работы в поле. И только письма, время от времени приходившие от отца, возвращали его на короткое время в прошлую жизнь. К сожалению, в отцовских письмах, как близнецы похожих друг на друга, особых новостей не было, и это, вместо того чтобы поддерживать Александра, навевало на него грусть. В состоянии матери, писал отец, не видно было, увы, улучшений, сам отец, как всегда, работал, не покладая рук, того же, писал он, ждет он и от Александра: время быстротечно, писал он, и потому он надеется, что сын извлечет максимальную пользу из своего пребывания в сельскохозяйственной школе. Отец, кроме всего, выражал надежду, что Александр здоров и не жалеет, что расстался с домом, где сейчас совсем не весело.