Минотавр

И он понял — ему не парить больше в небе, отныне его удел — земля. От него потребовали подписать соответствующий документ. Одним из требований документа было: если он когда-нибудь соберется посетить Европу по частным делам, он обязуется изменить внешность до неузнаваемости.

Он стал отращивать бороду и усы.

В письме к Тее он впервые солгал.

«Десять месяцев ты не получала от меня ни строчки. Что за мысли посетили за это время твою красивую и умную головку… Десять месяцев назад в меня стреляли, и обе пули попали в цель. Я уверен, что в этот момент на лице моем появилась удивленная улыбка, улыбка, конечно, глупая. Я точно помню, что подумал: неужели мы действительно встретимся? Потом, правда, боль и шок заслонили все остальное, ведь телесный кошмар требует для себя это вульгарное издевательское право первенства….

У нас есть прекрасные врачи, и они не дали мне умереть. Меня заштопали и вернули к нормальной жизни, но с точки зрения профессиональной эта история означала для меня катастрофу. Люди, отвечающие за меня, спросили, не хочу ли я поменять профессию. Я не колебался ни секунды. Согласись я на их предложение — на долгие годы, если не навсегда, нас разделяли бы многие тысячи километров. Я остался. Но чтобы иметь возможность продолжать свою работу, я должен был пройти несколько операций, после которых я стал совершенно неузнаваем.

Нет худа без добра: теперь я могу выполнить твою просьбу многолетней давности. Снимок в этом конверте покажет тебе, как я выглядел год назад. Мне почему-то кажется, что ты сразу узнаешь меня, — ведь за эти годы я попадался на твоем пути не раз и не два — на улицах, в театре, филармонии и множестве других мест. В последний день этого месяца я буду в Лондоне, и ты можешь послать мне письмо до востребования. Ты останешься все это время в своем университете, в Кенте, хорошо? Как обычно, в 17 часов я его заберу…»

Александр позвонил своему другу в Лондон и попросил того зайти на Трафальгар-сквер, забрать письмо и переслать его в Тель-Авив.

Он получил это сумасшедшее признание в любви.

«Мой дорогой и, наверное, единственный!

Какая ирония судьбы — через семь лет я могу наконец увидеть тебя, твое лицо… лицо, которого больше не существует? Задумывался ли ты, посылая мне эту фотографию, о том, какую боль ты мне причиняешь?

Я говорю о себе и своих чувствах, понимая, что по сравнению с тем, что происходило с тобой за этот год, — это всего лишь жалкий эгоизм. Только после того, как день за днем я ждала твоих писем, которые так же день за днем не приходили, я поняла наконец в полной мере, что они значили для меня все эти годы. Ведь они были единственным материальным подтверждением того, что ты вообще существуешь. Пользуясь твоим выражением, я весь этот год думала, что вот, некая контора писала мне, и вдруг по какой-то причине писать перестала; может быть, думала я, эта контора просто закрылась, как это иногда случается с конторами. Смотри, чему я научилась от тебя — повторяю твой стиль. Ведь ты склонен был и Бога считать конторой. Но здесь, мой дорогой, ты ошибся. К счастью, Бог — не контора. И он вернул мне тебя. Но вернул не тебя сегодняшнего, а того, каким ты был. Ну, не ирония ли это? И вот я сижу сейчас в своей комнате, смотрю на твою фотографию на письменном столе, смотрю и думаю… думаю. Мне двадцать пять лет. А тебе? Снова вглядываюсь в твое уже не существующее лицо. Год назад, сказал ты. Сколько же тебе год назад было? Тридцать пять? Сорок? Больше?