Минус 273 градуса по Цельсию

– Да? Вот так? – Снова смолк, глядя на К. с непонятным значением, наклонился вбок, вытянул с полки на приставном столике со стоящим наверху переговорным пультом стопку чистой бумаги, положил на стол перед собой, взял с письменного прибора ручку и стал писать на верхнем листе. Написал, развернул лист и подал К.

«Вы были на острове? – было написано там быстрым угловатым, стремительным почерком. – Только не отвечайте вслух! Пишите».

Ректор боялся, что его кабинет прослушивается!

К. потянулся к ручке в руках ректора, тот быстрым движением отдал ее, и К. написал: «Был на острове».

Ректор повернул лист к себе, прочел, взял у К. ручку и написал: «Старого ректора видели? Был он там?» К. прочел. «Был», – написал он. «И как он там?» – написал ректор. Теперь К. ответил пространнее: «Неважно. Тяжело ему. Сразу постарел». – «Дотянет, думаете, до покаяния?» – написал ректор. Должно быть, он испытывал в отношении прежнего ректора нечто вроде чувства должностной солидарности. «Вы знаете о покаянии?» – спросил К. «Я спрашиваю ваше мнение, дотянет ли он?» – было ему отвечено с гневом. «И что из этого, дотянет, не дотянет?» – К. счел возможным проигнорировать ректорский гнев. Ректору хотелось узнать об интересном ему, К. хотел о своем. Другой возможности встретиться с ректором у него не будет.

Получив вопрос К., ректор понял, что, не ответив ему, не получит ответа и сам. «Из этого – то, – торопливо начертал ректор, – что будет с ним дальше». – «А что дальше, после покаяния? – написал К. – Что становится с покаявшимися?»

Ректор прочитал и не взял со стола ручки. Видно было, что он колеблется. Он хотел определить для себя грань, за которую он может позволить себе заступить. Наконец К. увидел по его глазам, что ректор принял решение. Лист, на котором они писали, почти закончился, ректор отшоркнул его по столу в сторону, снял со стопки новый и стал писать на нем.

«Они участвуют в эксперименте», – прочел К., когда лист оказался повернут к нему. «Каком эксперименте?!» – К. хотелось бы передать на бумаге свое удивление, но он не знал, как это выразить графически, и обошелся лишь восклицательным знаком, добавленным к вопросительному. Ректор замер с ручкой над листом, но затем опустил руку, из-под бегущей по листу ручки слово за словом возникла очередная строка. «Помните, лет тридцать назад была авария на атомной станции?» – тотчас схватили глаза К., как ректор передал лист ему. «Не помню, но знаю», – быстро начертал К. «Ах да, вас же тогда еще не было на свете!» – эти слова ректор не написал и не произнес – это так расшифровал К. его вскинутые сокрушенным движением руки. После чего ректор вновь принялся писать, и теперь писал долго, что-то зачеркивал, что-то вписывал. Вот, передавая его наконец К., молча пристукнул он ладонью по листу. К. взял лист. «Их отвозят туда – и живите там. Как знаете, как получится. Кто выживет, – читал он. – Замкнутая на самое себя структура жизни без выхода вовне. Свое сельское хозяйство, свои производства, своя медицина, образование – какие есть. Кое-что доставляют, конечно, но по минимуму. Женятся, рожают. Умирают, естественно. Эксперимент по созданию человека будущего, устойчивого к радиации».

– Обалдеть! – вырвалось у К. вслух.

Ректор, вмиг налившись яростью, побагровев до ушей, выхватил у него из рук лист, сложил с другим исписанным, разорвал пополам, еще пополам, еще пополам. Бросил клочки на стол, следом за чем откинулся на спинку кресла и откатился от стола.

– Без соответствующих документов о вашем освобождении я вас восстановить не могу! – громко произнес он после этого, с такой канцелярской трескучестью в голосе – не поверить, что мгновение назад вел с К. доверительный беззвучный разговор на бумаге. – Хотите – будем ждать, вдруг придут сами по себе. Хотите – обращайтесь туда сами. Знаете куда.

Он смолк, ожидающе глядя на К. из такой дали – К. въяве почувствовал это расстояние: как с какого-нибудь Сириуса смотрел на него ректор, с альфа Центавры. Аудиенция закончена, говорил своим взглядом ректор.

К. поднялся и поклонился:

– Мне все понятно. Всего доброго.

– Всего доброго, – отозвался из своей космической дали ректор.

Но тут же подпрыгнул на кресле, катнул его к столу, молча помахал К. рукой: стойте, стойте. Схватил один из клочков разорванных им листов, обернул вверх чистой стороной, взял ручку и принялся что-то уж совсем поспешно писать. Написал, бросил ручку катиться по столу, протянул клочок К.: прочти. К. ступил обратно к столу, взял клочок. «Заберите всю эту писанину, порвите помельче и выбросьте где-нибудь подальше отсюда», – прочел он. Не дурным человеком был ректор. Но не решался даже оставить здесь у себя их переписку.

К. согласно кивнул, так же молча, как ректор писал, разорвал на глазах у ректора клочки пополам еще, еще, сунул их в карман и направился к выходу.

– Но если никакой бумаги не будет, восстановить я вас не смогу, – счел необходимым повторить ему в спину ректор.

К. не обернулся. Ректор сказал это не ему – подслушивающему устройству.