Минус 273 градуса по Цельсию

«Подожди ты!» Этим ее восклицанием было сказано все до конца, в нем было открытое, откровенное признание их отношений с конопенем, была демонстрация ее власти над ним, которая не могла возникнуть, будь конопень всего лишь простым воздыхателем.

– Я, видишь, – вот, – сказал К., ступая к привереде и оказываясь невольно так близко от конопеня, как еще не был с момента их встречи здесь на площадке перед входом в стадионное строение.

– Вижу, что ты вот, – коротко отозвалась привереда.

– Я тебе звонил, – известил ее К., словно она могла не помнить о его звонке из фойе мэрии.

– Звонил, – снова коротко подтвердила привереда.

К. заколодило. Он не понимал, как говорить с ней. Невозможно было вести с ней разговор при конопене под боком.

– Пусть отойдет, – сказал он наконец, кивая на конопеня.

– Чего?! – взревел над ухом у К. конопень.

Привереда посмотрела на конопеня.

– Отойди, – сказала она ему через паузу. Он хотел воспротестовать – привереда не дала конопеню выговорить и слова. – Отойди! – повторила она уже с настоятельностью. – И подальше!

Власть ее была над ним абсолютна (как и надо мной, подумалось К.): конопень пробурчал себе под нос что-то нечленораздельное, перетопнулся с ноги на ногу и сделал пару шагов в сторону.

– Подальше, я сказала! – потребовала привереда.

Конопень, с покривившимся в недовольстве лицом, послушно, тем не менее, ступил в сторону еще на два шага, постоял – и еще на два. Привереда, проследив за его перемещениями, вновь взглянула на К.

– Тебя отпустили, да?

– Да, никаких претензий, – поторопился ответить К. – Со мной ошибка… Они признали, что совершили ошибку!

– И что, тебя восстановили на работе? – спросила привереда. – Выдали компенсацию за сожженную дверь? Твоим родителям разрешили открыто заниматься их сырниками?

– При чем здесь мои родители? – уцепился К. за ее последнюю фразу.

– При том же, при чем и все остальное.

– Но в университете я восстановлюсь! – воскликнул К. – Там нужно кое-что… меня не могут не восстановить!

– Восстановись сначала. – В голосе привереды прозвучало такое знакомое ему категоричное отторгающее порицание. – Но все равно… Это уже все равно. Не нужно тебе было сюда… Ты что, не понял, когда позвонил мне?

Она смотрела ему в лицо прямым, не таящим в себе никакой игры, открытым взглядом. Как чудесны были эти ее серые, с сизой дымкой пылающего жаром летнего дня честные глаза. Такая любимая, такая родная, такая близкая. И неимоверно далекая. Он задыхался. Воздух опять был сплошной углекислый газ. Хотя конопень и стоял в стороне и даже не мог слышать их разговора.

– Потому что ты… с ним? – заставил себя К. выговорить вслух то, что не выговаривалось и про себя.

– Не только поэтому, – тотчас, как если б желала и ждала этого вопроса, ответила привереда.

– Но и поэтому?

Привереда не смогла ему ответить – в желудке у К. громко, протяжно, визгливо проблажила мартовская кошка. Привереду передернуло.

– С утра не ел, – чувствуя себя совершившим некую непристойность, сказал К.

– Надо было себя доводить до такого? – Привереда смотрела на него с неприязнью и брезгливостью. – Булку купить. Бутылку воды. Копейки стоит.

– Не получилось, – неохотно ответил К.

– Денег не было? – проницательно спросила привереда. О, она знала его, все его интонации, значение любого его умолчания. – У тебя совсем нет денег? – Рука ее уже раздергивала молнию на спортивной сумке, которая все продолжала – при двух встречающих! – висеть у нее на плече, уже шарила внутри, отыскивая кошелек.

– Оставь!

Восклицание К. заставило привереду замереть, и спустя недолгое время рука ее выбралась из сумки пустой. Знала, знала она его, не возьмет, как ни упорствуй, – ей это стало понятно.

– И дурак, – сказала она. – Вот потому, что ты дурак. Ты с самого начала вел себя не так, как нужно. Мнил о себе! И сейчас мнишь. Мне объяснили, как должно было вести себя. И ничего бы не случилось того, что случилось. Ошиблись с тобой – я рада. А если завтра снова? И снова все так же? Извини, меня это не устраивает. Я такого натерпелась, пока ты…

Такого натерпелась… такого натерпелась, слышал в себе эхо ее слов К. «Чего именно?» – звучало в нем ответом ей, но она запнулась, возможно, не зная, как продолжить, и К. поспешил воспользоваться возникшей паузой:

– Этот, да, – указал он легким кивком головы на конопеня, – объяснил тебе, как нужно вести себя?

– Он, – ответила привереда. Взгляд ее чудесных серых глаз (дальнозорких, отметил зачем-то про себя К.) был все так же прям и открыт. – Это удача, что он оказался рядом со мной. Ты хоть понимаешь, что со мной могло быть? Ты неизвестно где, а я… Он надо мной как спасительный зонтик раскрыл, – закончила свою мысль привереда. – Я с ним чувствую себя в безопасности. Это мало? Это много. Это так много, что большего мне и не надо.

– Тебе вернули допуск? – спросил К. – то, о чем все время хотел узнать, но все откладывал и откладывал на потом.

– Да, мне вернули допуск, – с нажимом ответила привереда.

В нажиме этом было признание, с чьей помощью возвращен ей допуск. Даже не признание, а скорее так: уведомление.