Минус 273 градуса по Цельсию

Дверь закрылась, отрезав продолжавшие звучать колокольцы и голос конопеня. К. с привередой оказались отданы улице без остатка. Медноголосых тарелок, пронизывающих воздух уколами тонкожалящей рапиры, слышно не было, зато барабанная дробь лилась нескончаемой камнепадной волной: тра-та-та-та, тра-та-та-та, гудел воздух. Колонны мальчиков и девочек – черный низ, белый верх, классический торжественный вид – маршировали по площади с притиснутой к груди, к тому месту, где сердце, сжатой в кулак рукой. Достигали условной точки – руки взметывались вверх, словно в некой клятве, и колонны шли дальше, минуя место, где, надо полагать, через неделю должно будет возвышаться трибуне с главой города, со вскинутым кулаком. Стоявший там, где в будущем полагалось находиться трибуне, человек с мегафоном вещал, перекрывая несмолкаемую барабанную волну: «Стерильности – да! – пауза – и следующий слоган: – Стерильность – это круто! – Новая пауза – и, прорывая луженой металлической глоткой барабанную дробь, мегафон объявлял: – Враг стерильности – мой враг! – И еще, немного погодя: – Стерильность – смысл и цель жизни! – И еще: – Стерильность – будущее планеты!»

– Каникулы ведь в школе уже, – пробормотал К. – Умудриться нагнать такую тьму…

Он не обращался к привереде, он сказал это самому себе, но она сочла необходимым ответить.

– Не нагнать, а собрать, – поправила его привереда. – Так положено говорить. Не отрывайся от народа.

Любимое ее нравоучительное замечание, когда она полагала, что его уж слишком заносит. Чаще всего произносимое тоном шутки. Но не сейчас. Сейчас это было произнесено всерьез. Пожалуй, даже более чем всерьез.

Ноги той порой снесли их со ступеней крыльца на тротуар.

– Ты слышала, что тебе этот тип посоветовал? – останавливаясь, спросил К.

– Это конопатый-то? В спину нам? Бежать опрометью? – уточнила привереда. – Не слышала, – сказала она в противоречие с собственным утверждением. – Мало ли что мне какой-то тип посоветует. Которого я и знать не знаю.

– Как не знаешь? – удивился К. – Я понял, вы как раз знакомы.

– Знакомы, но не знаю, – с невозмутимостью законченной софистки отозвалась привереда. – Это он у нас в мэрии к тому, за железной дверью, заходит. Видела его.

– Вот как! – К. почувствовал облегчение. Все же эта недоуменная мысль, откуда привереда знает конопеня, не оставляла его, тяготила, мешала – как камешек, попавший в ботинок; можно поджать пальцы, приноровиться к нему, но все равно ступню натирает, неприятно, болезненно, и не вынуть в конце концов – раздерет кожу до мяса. – Что ж, раз не слышала… – Вынутый камешек был осмотрен, отброшен в сторону. – У нас вроде кое-какие планы были?

– А почему ты спрашиваешь? – Та, электризующая все вокруг себя игрунья стремительным пушистым зверьком выпрыгнула из своей норки наружу и, сыпля фейерверком жарких огненных брызг, закружила вокруг К. – Ты что, не уверен в наших планах? Хотел бы отменить? Это еще почему?

– Я? Отменить? – К. было повелся на ее уловку.

– Тогда в чем дело? Почему мы еще здесь? Ничто не должно помешать нашим планам.

Конопень с его известием из смартфона, новая скрутка-малява, доставленная привередой, скрутка-малява, поступившая через друга-цирюльника, – все сбежалось в точку, уменьшилось до величины игольного жала, сделалось незначительным, не стоящим внимания, призрачным.

– Ничто не должно помешать нашим планам, – подтвердил К., слово в слово повторив пожелание привереды. – Ни звука больше об этих гадостях. Нет этого ничего. Фантомы. Галлюцинации. Только мы с тобой двое – и больше никого. Никого и ничего. – Он достал из кармана свой телефон и отключил его. – Все. Мира нет. Только ты и я.

Барабаны все так же обрушивали небо, черно-белые колонны школьников, вновь и вновь вскидывая руки со сжатым кулаком, проходили мимо человека с гремящим мегафоном, – и ничего этого не было. Слух отключился, глаза перестали видеть. Тишина трепетала легким колыханием воздуха над площадью. И пустынна была площадь – ни единого человека на ее просторной сковороде, ни единой обегающей ее по кругу машины.

Правда, выключая телефон, К. подумал, что следовало бы позвонить все же родителям, сказать, что не придет… Но мелькнув, мысль тут же отлетела от него. Следовало еще позвонить другу-цирюльнику, извиниться за свое исчезновение, но мысль об этом была уж совсем мимолетна, чиркнула никудышной спичкой и, не разгоревшись, погасла.

5. Номер двадцать второй

Счастье, с которым он проснулся, было похоже на облако, что окружало его совершенно вещественной, плотной субстанцией, как вещественно охватывает тело при погружении в нее вода. К. лежал в постели, ощущая с сожалением свое одиночество в ней, но это сожаление ничуть не умаляло его счастья. Сожаление было связано с чисто телесным, счастье при всей его вещественности имело истоком эфирную сущность.