Часов в шесть явился Шолин. Расхристанный, пьяный, обессиленный. Шатаясь и цепляя руками мебель, добрался до дивана и тяжело рухнул на него лицом вниз. Полежал так, повернулся на бок и засопел.
– Олег! Оле-ег! – Пикулин стал тормошить его. – Скажи, где напился!
– Не трогай, – морщится Анархист, – пускай спит. Пойдемте лучше на кухню…
Таскали кашу ложками из общей большой тарелки, как члены патриархальной крестьянской семьи. Тщательно измельчая зубами непроварившиеся горошины, я разглядывал многообразный кухонный инвентарь, висящий на стенах, стоящий на полочках. Сколько всего накуплено, а теперь оно никому не нужно, кроме кастрюли да ложек…
– Ништя-ак, ништя-ак, – мурлычет Пикулин, – сразу легче стало. Ништя-ак…
– Организмы питаете? – Шолин, как привидение, стоит в дверном проеме и смотрит на нас налитыми кровью глазами, укоризненно покачивает головой. – Молодцы-ы… Недалеко ушли от животных…
– Сядь поешь, пожалуйста, – голосом заботливой тетушки отзывается Анархист, – сил набирайся.
– Спасибо, не хочется.
Но все-таки присел к столу, вынул сигарету из заднего кармана джинсов, та оказалась сломанной. Шолин спрятал ее обратно. Неохотно, словно бы против воли стал отчитываться о своем путешествии по Абакану:
– Весь город практически обошел. Искал людей, любовь, радость. Такое что-нибудь… Коля Кидиеков собирается в кругосветку, Мананкин на телевидении новую передачу готовит, водочкой меня угостил…
– Погоди! – вскрикивает Анархист. – Кидиеков в кругосветку?! Откуда у него деньги такие?
– Он не сам по себе, а с фольклорным ансамблем этим… с «Челтысом». Горловое пение…
– Везе-от!..
– Пускай поездит, посмотрит, – Шолин презрительно дернул плечами, – а моя судьба – здесь. Этот любимый проклятый город – моя планета. Квартира – моя страна, комнаты – города.
«Вот вышвырнут тебя братки отсюда, и лишишься и страны, и городов», – приходит мне в голову, я делаю усилие, чтоб не хмыкнуть.