Минус шесть

Такой ответ не пришелся по вкусу шамесу: он заерзал на стуле, расчесал растопыренными пальцами бороду и, поднявшись, пообещал зайти на неделе. Карасик удержал рэб Залмана и спросил, — не имеет ли он хода в Гепеу. Шамес оглянулся, посмотрел на дверь, привстал и шепотом сказал:

— Сохрани бог иметь дело с этой фирмой! Когда я иду мимо нее, я перехожу на другую сторону: береженого и бог бережет!

— Вы — умный человек! — похвалил рэб Залмана Карасик. — Как вы думаете, если я поеду к прокурору республики — хорошо?

Шамес утвердительно кивнул головой.

— А может быть, поехать к следователю?

Шамес опять кивнул.

Говорите что-нибудь! — не выдержала Цецилия — Вы всегда были такой говорун!

— Что я могу сказать? — удивился шамес и застегнул пуговицу на сюртуке. — Где нельзя пройти сверху, там можно пройти снизу!

Карасик знал, что шамес до утра может так отвечать и ничего не ответить. Доктор дипломатично пояснил рэб Залману, что на освобождении Арона Соломоновича можно заработать во много раз больше, чем за любую комиссию. Рэб Залман покряхтел, вспомнил вдруг о каком-то человечке, хотя никакого человечка у него в помине не было, и, между прочим, попросил на расходы. Доктор дал ему пятьдесят рублей, Цецилия подарила пятерку на шоколад детям; но отдавая деньги, оба не верили шамесу. Однако, на второй день рэб Залман сообщил доктору адрес некоего Бозова и добавил:

— Это известный юрисконсул, столбовой дворянин и женат на баронессе. Когда он говорит, так верите, плакать хочется! Только не давайте ему всего, что он просит: он разозлится, что не попросил больше!

Бозов принял Карасика в детской комнате и тут же заявил, что он — старый присяжный поверенный, не принят в члены коллегии защитников и потому не имеет кабинет. Во время разговора он усиленно потирал свою лысину, откидывал назад голову и загибал такие длинные периоды, что Карасик, при всем своем хладнокровии, брал его за пуговицу, дергал и замечал:

— Я понял, — дальше!

— Изволите ли видеть, — колесил Бозов, едва переводя дыхание, — мы не имеем ни морального, ни физического права подходить к столь важному вопросу с кондачка, дабы не испортить всего дела вначале, и этим самым не повредить нашему подзащитному, что весьма и весьма возможно при непостоянстве тех правовых норм, которые, — а об этом вы не будете со мной спорить! — в настоящее время далеко не установились и которые мы еще не научились подвергать распространительному толкованию…

— Ваша марка? — ошарашил его Карасик.

— Я бы хотел получить одну тысячу в качестве задатка за мои труды, и, когда дело будет выиграно, — а в этом я мало сомневаюсь! — я ничего не имею против другой тысячи.

— Пятьсот до и пятьсот после! — сократил его аппетит Карасик.

— Вы замечательный человек! — пришел в восхищение Бозов. — Я не хочу с вами торговаться: семьсот пятьдесят я у вас возьму сегодня, а тысячу двести пятьдесят, как вы сами пожелали, после освобождения. Но позволю себе предупредить вас, что все расходы, могущие встретиться на моем пути, будете оплачивать вы!

— Хорошо! — согласился Карасик и отсчитал ему пятьсот рублей. — У меня деньги на текущем счету, завтра в три часа зайдите и получите!

Цецилия перестала на кого-нибудь рассчитывать: любовница делопроизводителя губсуда поссорилась со своим любовником, обещала после примирения похлопотать, но никто не мог поручиться, что это примирение, вообще, состоится. От этой неудачи Цецилия опять ощутила боли в голове и в животе, покрывалась холодной испариной и, чтобы уничтожить неприятный запах, часто опрыскивала себя духами. Она погрузилась по горло в отчаяние, она захлебывалась, и, как раз в это время, случилось новое несчастье: приехал неудачный палестинец Наум.

У Наума исчезла черная бородка, ключицы выступали из-под рваной сорочки, и он был похож на поджареного цыпленка. Наум нервно подергивал головой, глотал слюну, как голодный, и глаза его слезились, словно он смотрел не на Цецилию, а на солнце. Он говорил по древне-еврейски, спрашивал: «Не поняли?» — и сейчас же переводил по-русски:

— Я радуюсь сильной радостью, что вижу вас в полном здоровьи, — торжественно произнес он. — Всевышний отразит своей мощной десницей все тучи над домом брата моего!

— Вы извините меня, Наум, — ответила Цецилия, — я второй день не имею стула. Что будет, если Арон не вернется?

— Жив господь! — воскликнул Наум, вытирая слезы. — Арон вернется! Что мне делать с женой и с первенцем моим, которые лишены крова и пищи?

— Есть у этого человека бог? — рассердилась Цецилия, хлопнув себя по ляжкам. — Я не имею понятия, где муж, что муж, я ежедневно теряю пуд здоровья, а мне задают глупые вопросы!

— Благословен предвечный, который не сотворил меня женщиной! — воскликнул по древне-еврейски, а потом по-русски Наум: — Не подобает отвечать так старшему в роде твоем!