Минусы пьянства (СИ)

 

    Мы, измученные тяжелым двенадцатичасовым маршрутом, сидели на спальных мешках в свете костра и фар машины. Не хотелось ни говорить, ни пить, ни есть, хотя на достархане в мисках дымилась форель с белыми, выпученными от жара глазами — ее в наше отсутствие наловил повар Федя, и была водка.

— Что, мужики скисли? — прервал он затянувшееся молчание. — Думать вредно, лучше расскажите что. О водке, например, чтоб пилось веселее, а то как пролеченные сидите.

— О водке?.. — подал голос Юра, продолжая что-то писать в пикетажке. — Есть одна свежая история. Недавно теплым летним вечером один буровик из Магианской экспедиции человек-человеком шел к бабе, и, надо ж, его на «зебре» мотоциклет сбил, причем насмерть. Ну, привезли в морг, вскрытие сделали. И что вы думаете? В желудке у бедняги литр водки плескался, а в крови — тройная смертельная доза алкоголя. Врачи удивились, в затылках чешут про такой уникальный паталогоанатомический случай, а тут санитар, что вещи описывал, загадочно так глядя, спрашивает:  «Что с кейсом покойного делать  будем? Три бутылки водки в нем».

—  С тройной дозой и тремя бутылками к любовнице шел?! Вот мужик! – похвалил покойника Сергей, разбиравший образцы. — У нас на Дарвазе тоже клинический случай был. Поехали за сорок километров за водярой в поселок ближайший, а в магазине — ничего после визита соседей справа, духов даже, не то, что одеколона. Что делать? Пришлось ни с чем возвращаться. А Гришка, геофизик наш, алкаш природный, не вынес такого злодеяния судьбы и с тоски пузырек шампуня задавил (и в нем спирт, оказывается, есть). Ну, едем назад, в лагерь, а у него диарея немыслимая открылась, короче, запоносил, как реактивный. И через каждые триста метров, потом двести, потом сто, канючит:

— Останови, останови, щас вынесет.

К вечеру дело шло, я не выдержал такого издевательства и говорю:

— Ну тебя, Гриша, на фиг! Садись на задний борт!

Ну, сел он, зад наружу перевесив, на задний борт, ну, там где навесная железная лесенка обычно висит, и мы его привязали к ее поручням. Так он там полтора часа двигатель заглушал!

Посмеявшись, мы выпили по пятьдесят, принялись за рыбу.

— Мировой закусон, — проговорил Федя, вычистив тарелку из-под рыбы кусочком мякиша и отправив последний в рот. И, довольно облокотившись на лежавший сзади рюкзак, продолжил:

— Вы тут про нас, алкоголиков, байки травили, а я вам о самой дешевой закуске расскажу. Стою, значит, я как-то однажды у пивзавода, в гадюшнике, в очереди за стаканом бормотухи. Передо мной мужик опрокинул водки двести пятьдесят, но, видно, плохо пошла, и он закуски затребовал. А буфетчик запустил руку за голову, достал откуда-то сухарь замусоленный и в морду ему сунул. Мужик понюхал, понюхал, и пошел довольный, а буфетчик-то пальцы разжал, и сухарь как улетит ему за спину — на резинке он был! Я чуть не уписался! Надо ж такое придумать!

— Ну, теперь, чувствую, должны последовать истории о последствиях чрезмерного употребления внутрь, — продолжил я, разливая по кружкам остатки водки. — Вот одна из них, слушайте:

—  Как-то раз на базовом лагере, уже под снегом, устроила наша повариха Зинка день рождения. Бражки наварила — молочную флягу. Ну и нажрались мы до посинения и ватных ног. Еле-еле с привязавшимся Сашкой Сучкиным доползли до моего кубрика. А ночью Сашке худо стало — жажда одолела, застонал, пить просит. Я, сам едва живой, сиплю в ответ:

— Отвяжись, нет у меня воды. А до родника ни мне, ни тебе не доползти…

Сашка не поверил, встал кое-как на ноги, заходил во тьме, на вьючные ящики натыкаясь и тубусами гремя. Гремел, гремел, стучал, стучал, и, к моему несказанному удивлению, нашел таки питье. Это я по характерным звукам, то есть бульканью, понял. Ну, попил он, потом ко мне подошел, сунул в руки банку трехлитровую и говорит победным таким голосом:

— На, попей!

Ну, я взял, пью, жажду утоляю, а в мозгах, изможденных алкоголем, мысль ужом полудохлым  извивается:

— Где же он воду-то нашел? Ведь не было, точно не было!

А утром в себя пришел, причем — как стеклышко, и сразу глазами по углам зашарил. И увидел Сашкин источник. И не вынесло меня только потому, что не знал, что сначала делать — блевать или смеяться… Оказывается, Сучкин банку трехлитровую на подоконнике нашел, в ней месяца два полевые цветы в воде стояли! Так вот, букет этот, сверху высохший, он в угол забросил, а оставшейся водой — плесенью подернутой, черной, с сопельками прогнивших стебельков напился, и меня, гад, напоил…