Минута после полуночи

Обоянь, апрель 1885 года

APPASSIONATO[12]

Мария Викентьевна постучала в комнату дочери, но, как обычно, ответа не получила. Распахнула дверь, еще раз стукнула костяшками пальцев в деревянную притолоку:

— Можно?

Катя сидела за столом, положив голову на разорванную пополам нотную тетрадь. Ее густые неприбранные волосы в беспорядке разметались по затылку и плечам.

— Катя, — позвала Мария Викентьевна.

Дочь не отозвалась, даже голову не повернула. Мария Викентьевна села рядом с ней, легонько потрясла за плечо:

— Поговори со мной, детка. Пожалуйста.

Никакого ответа. Мария Викентьевна вздохнула, поднялась со стула и вышла из комнаты.

Катя вернулась в Обоянь внезапно, упала на голову одновременно с декабрьским снегом перед Рождеством.

Однажды вечером на пороге гостиной возникла женская фигура в легком меховом полушубке. Незнакомка в изнеможении прислонилась к дверному косяку, медленно размотала теплый пуховый платок и уронила его на пол. Сначала Мария Викентьевна дочь не узнала. Но когда за спиной незнакомки возникло радостное рябое лицо служанки Глашки, поднялась из-за стола, неуверенно проговорила:

— Катя?..

Дочь не ответила. Постояла на пороге, обвела взглядом знакомые стены и направилась к деревянной лестнице. Цепляясь за перила, поднялась в свою прежнюю комнату и, не раздеваясь, упала на кровать.

Мария Викентьевна бросилась следом. Затормошила Катю, пытаясь расспросить ее о подробностях: надолго ли приехала, почему без предварительного уведомления, — однако не получила ответа ни на один вопрос. Катя целыми днями лежала на кровати, отвернувшись лицом к стене, либо сидела за столом, разбросав вокруг себя обрывки нотных тетрадей. Иногда Мария Викентьевна просыпалась от звука легких шагов наверху. Лежала, глядя в потолок, беспомощно слушала, как мечется по комнате загнанный в угол незнакомый человек.

Наконец, не выдержав неизвестности, написала генералу Сиберту. Ответ пришел через две недели. Марию Викентьевну поразил тон письма — смущенный и уклончивый. Александр Карлович сообщал, что из-за болезни генеральши ему пришлось временно отослать воспитанницу обратно к матери. Одновременно с письмом Мария Викентьевна получила перевод на две тысячи рублей.

Деньги были частью договора, который генерал заключил с Марией Викентьевной перед отъездом Кати в Москву. Точную сумму помощи Александр Карлович не обозначил, и Мария Викентьевна томилась в неведении: сколько же ей пришлют? Генерал присылал по сто рублей ежемесячно. Это были большие деньги, очень большие. Она смогла обновить дом, купить кое-какую мебель, отложить небольшую сумму на черный день. И, конечно, помогала Оленьке.

Сияющая красота старшей дочери померкла и потускнела, из-за частых родов фигура утратила стройность, нежная кожа покрылась пигментными пятнами. Жалованья Сергея Львовича едва хватало на прокорм многочисленного семейства. Позволить себе сшить новое платье Оля могла лишь раз в год, к именинам. Мария Викентьевна негодовала: зачем, скажите на милость, плодить нищету? Однако Сергею Львовичу сказать этого не могла, а Ольга давно утратила свободную волю и превратилась в отупевшую от забот рабочую лошадь.

Деньги, ежемесячно приходившие из Москвы, были единственным барьером между ними и нищетой. И обязаны они были этим нелюбимой младшей дочери. Кате.

Когда семейство генерала приезжало в «Ивы», Катя изредка навещала мать. Соседи высыпали на улицу и наблюдали за ней, словно за принцессой, посетившей подданных.

С матерью и сестрой Катя держалась вежливо и отстраненно. Племянников пожелала навестить всего пару раз за девять лет, даже в именах путалась. Тем более странно выглядело ее внезапное возвращение.

В гостиную ворвалась взволнованная Ольга, с порога заявила:

— Елизавета Прокофьевна умерла!

Мария Викентьевна так и застыла с открытым ртом.

Ольга села напротив матери, склонилась над столом и перешла на шепот.

Иногда во время рассказа Мария Викентьевна щипала себя за руку — проверяла, не спит ли.

Новости были сенсационными, иначе не скажешь. Их привезла жена отца Андрея, матушка Марфа Васильевна, вернувшаяся из Москвы. Лили Сиберт сбежала из дома с каким-то плясуном-французиком.

— Матка Боска! — выдохнула Мария Викентьевна, услышав это. — Не может быть!

Оказалось, еще как может. Сбежала Лили еще в ноябре, просто семья долгое время скрывала ее бегство. Елизавету Прокофьевну сразил мгновенный удар. Крепкий собяниновский организм преодолел кризис, генеральша медленно пошла на поправку. Однако через месяц после бегства Лили удар повторился с новой сокрушительной силой. Генеральша утратила речь и только жалобно мычала, глядя на мужа. Ее отпели неделю назад в церкви Святой Троицы. А генерал бросил опустевший несчастливый дом и приехал в «Ивы».

— Александр Карлович здесь?! — не поверила Мария Викентьевна.

Женщины уставились друг на друга испуганными глазами. Мария Викентьевна задавалась двумя вопросами: почему генерал ни разу не навестил семейство своей воспитанницы? Почему не дал им знать, что вернулся в «Ивы»?

— Нужно рассказать Кате, — сказала Мария Викентьевна.

— Как она? — поинтересовалась Ольга. — По-прежнему молчит?

Мария Викентьевна безнадежно махнула рукой.

Когда она через полчаса поднялась в комнату младшей дочери, то стучать не стала: знала, что ответа не будет.

Вошла и заявила:

— Елизавета Прокофьевна скончалась.

Катя оторвала голову от стола, медленно повернулась к матери. На одной щеке осталось яркое алое пятно. Бледные губы разомкнулись впервые за неделю:

— А генерал?

— Вернулся в «Ивы».

Глаза Кати сверкнули, однако она тут же взяла себя в руки. Опустила ресницы, сказала коротко и сухо:

— Я хочу побыть одна.

Мать без возражений покинула комнату. И уже спускаясь по лестнице, услышала, как Катя запела «Реквием» Моцарта.

— Она, что, с ума сошла? — прошептала Ольга и перекрестилась.

Дождевые потоки смыли с узеньких улочек немногочисленных прохожих. Изредка сквозь низкие облака проглядывало солнце, но робкая синева тут же снова затягивалась жирными фиолетовыми тучами.

Генерал стоял в просторном холле и смотрел, как дождевые капли яростно атакуют пруд с лодочным причалом. Столетние ивы под напором ветра беспомощно полоскали в воздухе длинными тонкими ветками. Всполохи молнии изредка озаряли полутемный холл.

— Зажечь свет, Александр Карлович?

Генерал покачал головой.

— Не нужно. Скажите, что ужинать я не буду. На сегодня все свободны.

Слуга поклонился и удалился на людскую половину. Генерал остался один на один со своими невеселыми мыслями.

Лили сбежала из дома с французом по имени Поль Бежар. До отъезда во Францию он преподавал в Большом театре хореографию, учил статисток танцевать. В последнем письме дочь объявила, что ожидает ребенка. Слава богу, что замуж вышла, хотя для этого ей пришлось перейти в католичество.

Конечно, девочка никогда не отличалась большим умом. Нужно съездить в этот городишко… как его… Марсель, посмотреть, как устроена дочь, дождаться рождения внука.

Интересно, где она познакомилась с этим плясуном?

Ответ напрашивался только один. Как-то раз Александр Карлович отпустил Лили на репетицию вместе с Катей. Елизавета Прокофьевна, узнав об этом, устроила грандиозный скандал. Генералу казалось, что жена преувеличивает опасности, караулившие Лили в обществе Кати. Оказалось, что супруга была совершенно права.

Генерал зябко передернул плечами. В последнее время его постоянно преследовало ощущение холода — словно напоминание о могиле. Думать о смерти было страшно. Страх заставлял его тянуться к Кате — молодой, сильной, горячей, талантливой. Он сразу полюбил девочку безгрешной отцовской любовью. Пожалуй, Катя стала для него даже ближе, чем собственная дочь.

Конечно, между ними никогда не было ничего недозволенного — ни взгляда, ни слова. Правила чести, усвоенные Александром Карловичем, подобного не допускали. Однако в глубине души он знал, что любит Катю иначе, чем Лили. Больше, чем Лили. Больше всех на свете.

Лиза начала оправляться после первого удара, и Александр Карлович понимал, что Кате придется скоро покинуть их дом. Эта мысль наполняла его такой тоской, таким ощущением одиночества, что и передать невозможно. Он обсуждал с ней планы на будущее: нужно вызвать Марию Викентьевну в Москву, найти хорошую квартирку, обеспечить воспитаннице приличный театральный ангажемент.

В тот ужасный вечер Катя вдруг обняла его за шею и заплакала. Александр Карлович смутился, принялся неловко гладить воспитанницу по душистым волосам, вытирать заплаканное лицо. А потом вдруг взял и поцеловал. Или это она его поцеловала? Генерал напрягся, пытаясь вспомнить, как все произошло, но так и не смог этого сделать.

Поцелуй тянулся долго. А потом Катя вдруг отстранилась, глядя через плечо опекуна. Генерал обернулся и увидел Лизу в широкой белой рубашке с распущенными рыжими волосами. Жена, задыхаясь, медленно сползала на пол. Ее большие голубые глаза, выкатившиеся из орбит, смотрели на мужа с мучительным недоумением.

Генерал тихо застонал сквозь стиснутые зубы. Несчастная Лиза! Что же она тогда подумала? Вернее, что еще она могла подумать?!

Теперь жена на небесах и хорошо знает, что он ей не изменял. Во всяком случае, не изменял телом. А духом — да. С наслаждением, со сладострастием, с готовностью, с радостью. Поэтому и отослал Катю обратно к матери. Наказал не ее — себя за слабость. А когда она уехала, оказалось, что и жить-то дальше незачем. Дом сразу превратился в безлюдную унылую пустыню, где слуги ходили на цыпочках, говорили шепотом, а в комнате на втором этаже задыхалась тучная женщина с багровым неузнаваемым лицом…

Перед смертью к Елизавете Прокофьевне ненадолго вернулась речь. Она посмотрела на мужа с бесконечной жалостью и тихо произнесла:

— Бедный ты мой…

Закрыла глаза и через несколько часов отошла. Умерла мирно, словно все смертные муки отбыла еще при жизни. Однако три этих слова генерал запомнил, словно откровение. Говорят же, будто перед смертью человеку дается возможность заглянуть либо в прошлое, либо в будущее.

Генерал решил твердо: это последнее лето в «Ивах». Осенью он продаст поместье, городской особняк и все предприятия покойной жены и уедет к дочери во Францию. Бедняжка Лили нуждается в отцовской опеке. С прошлым покончено.

Беззвучная вспышка молнии вырвала из тьмы призрачную фигуру, двигавшуюся легко и бесшумно. Генерал прищурился, вглядываясь в полумрак.

— Кто здесь?

Снова ярко полыхнула молния, близкий громовой раскат рассыпался на маленькие отдаленные барабанчики.

— Кто здесь?! — повторил генерал, повысив голос. — Отвечайте, или я позову людей!

Призрачная фигура шагнула в пятно умирающего дневного света. Генерал увидел мокрое платье, облепившее стройное тело, увидел длинные волосы, с которых стекала дождевая влага, увидел нестерпимо яркие глаза, светившиеся в полумраке.

— Катя? — спросил он беззвучно. По телу поползли холодные колючие мурашки.

Отчего-то в этот момент генералу вспомнились старые предания о мертвых девушках-виллисах, заманивающих ночных путников в непроходимые болота.

Он попятился, но было поздно. Призрачное видение сделало шаг вперед, на плечо генерала легла ледяная рука. Вторая рука обняла его за шею, мягко потянула вниз…

— Нет, — пробормотал генерал, уже не понимая, что говорит.

В воздухе пахнуло свежим трепетным запахом ландышей. Это было последнее, что он запомнил.