Минувшее

— Зухра, спроси у него, что он хочет? Да подробнее, точнее. — Выслушав Зухру, детина немного приободрился, низко поклонился. Прижав руку к сердцу и глядя на Любимову, заговорил:

— Вот вы, начальник, защищаете женщин, когда их обижают, это хорошо, это надо. А кто же защитит мужа, когда его обижает жена?

Все мы едва сдерживали улыбки, но Любимова оставалась серьезна. Она сочувственно сказала:

— Расскажи. Что случилось?

— Год назад я женился. Нас с Лолой обручили, когда мы были маленькими. Долго я работал, чтобы собрать калым, трудно было. Но вот привез я жену в свою кибитку на Буз-базаре, за Саларом. Жили хорошо, дружно. Лола у меня славная… Но недавно жена подружилась с молодой соседкой, женой старика лавочника. Нехорошая эта женщина, бесстыдная, крикливая. С мужчинами сама заговаривает, лицо им открывает, на мужа кричит, всегда с ним ссорится, грозит разводом. И мою Лолу научила. Вот она и требует, чтобы каждую пятницу я ей делал подарки, а теперь потребовала хан-атласа на платье, коралловое ожерелье. Плачет, грозит уйти, совсем дома покоя нет. А где я денег возьму? Я не бай. Целый день работаю, чтобы Лолу каждый день пловом кормить. Ситец покупаю на платье, а она мне в лицо кидает… Что буду делать? Помоги, начальник!

Всем нам было интересно, как ответит на этот сложный вопрос Любимова. Но она нашла правильный выход. Вместе с Каримом, так звали парня, она послала делегатку Хасанову. Это была пожилая вдова, серьезная и самостоятельная женщина. Хасанова должна была проверить жалобу парня, расспросить жену и обоих привести в женотдел. На другой день пришли все трое, жалоба подтвердилась. Молодой миловидной женщине разъяснили всю неприглядность ее поведения, мужу втолковали, что жене надо учиться жить по-новому и работать хотя бы в пошивочной женской артели, пусть не препятствует жене. Он охотно согласился. Опеку над молодой парой поручили Хасановой, благо, она жила тоже на Буз-базаре.

Месяца через два Хасанова привела сияющую Лолу. Та развернула принесенный сверток и заговорила:

— Посмотрите же, сестры, что я купила Кариму; сама деньги заработала. Он, бедненький, никогда еще не носил шелковый халат. — Лола радовалась, как ребенок, разворачивая мужской халат из дешевого шелка, и, захлебываясь, рассказывала, как интересно они теперь живут. Муж вечерами ходит в чайхану, где открылись курсы ликбеза, а придя домой, учит жену всему, чему учился сам. Так начала формироваться новая семейная жизнь на основе труда и взаимного доверия супругов.

Но пора уже вернуться к тому дню, в который женотдел познакомился с комсомольским вожаком, ставшим верным помощником в деле раскрепощения женщин.

В тот момент, когда разбушевалась крикливо одетая узбечка, в комнату решительными шагами вошел комсомолец — все притихли. Высокий, плечистый, в кожанке, в элегантных коричневых сапогах, он окинул соколиным взглядом всех присутствующих, сдвинул кепку с большим козырьком на затылок, тряхнул кудрявой головой и громким, слегка гортанным голосом произнес приветствие. Узбечки прикрыли лица паранджой и опасливо поглядывали на кобуру, висевшую на поясе, и нарядную камчу — на руке. Его продолговатое бледное лицо было утомленным.

— Харманг! Не уставайте, товарищи! Мне надо срочно поговорить с уртак Любимовой, — говорил он, мешая узбекские слова с русскими. Видно было, что сильно взволнован.

В это время дверь открылась, и в комнату вошла Любимова.

— А вот и сама товарищ Любимова, — сказала Студенцова.

— В чем дело? Вы откуда, товарищ? — спросила Любимова.

— Я секретарь комсомола Старого города, мое имя Гафур. Ночью наши комсомольцы вместе с милицией выезжали на операцию. В Пскент нагрянули басмачи, мы их ловили…

— Есть раненые? — беспокоясь о муже, бывшем в отряде, спросила Росс.

— Драка была, наши все целы, а вот басмачи сразу в горы удрали. Но с десяток пленных мы пригнали. Уртак Любимова, я привез на арбе женщину, хочу сдать женотделу…

— Где она?

— Там, у подъезда, больная совсем.

— Кто она? Зачем привезли в город?

— Она жена пскентского бая. Мы у него делали обыск, искали басмачей — и в сарае, в яме, обнаружили на цепи младшую жену.

Мы во все глаза глядели на комсомольца. Слишком это было невероятно, чтобы в двадцатом веке держали в яме на цепи женщину. Но лицо Гафура не вызывало сомнения, оно горело негодованием.

— Возможно ли?!

— Как так на цепи?.. — посыпались вопросы.

— Сказки рассказывает, — заявила одна из делегаток, недавно начавшая работу в женотделе. Комсомолец круто повернулся к ней, глаза его загорелись недобрым огнем.

— Сказки? Да? Сказки! На, смотри! — Он вынул из грудного кармана свежие снимки. Один протянул Любимовой, достав другой, отдал той, что не поверила. Снимок быстро пошел по рукам, а Гафур взволнованно говорил:

— Плохо снято. Торопились мы, света было мало. Да и Акбар не совсем умеет, учится только…

— Вот смотри, кого защищает женотдел! А ты со своим хан-атласом…