Минувшее

Гафур и Султан подняли перевернувшиеся носилки. На земле лежал крепко завязанный мешок. Подняли валявшийся нож, распороли грубую ткань и увидели обнаженную, всю в синяках и ожогах молодую женщину, потерявшую сознание.

— Что будем делать? Выживет ли? — проговорил он, укрывая женщину своей курткой. Султан, скрипнув зубами, сказал:

— Мало расстреливать этих изуверов! Надо жечь на медленном огне.

— Вот что, ребята! Через полчаса здесь будет патруль, пусть он заберет и преступников, и замученную. Куда мы ее ночью денем?

— Это верно. Надо в Новый город. Здесь у нас арестованные сбегут, а больную отравят, чтобы не выдала виновных. — Гафур взглянул на часы. — Да минут через двадцать патруль поможет нам. Где Тимур?

— А, вон бежит. Что-то тащит. — Акбар пошел навстречу. — Чего ты?

— Чаю горячего принес. Она едва дышит. Давай, Султан, пои.

Пока несчастную поили чаем, среди связанных началась суета. Они попытались незаметно развязать друг друга, но Сабир не зря считался одним из лучших борцов в махалле. Он махнул свободной рукой, и трое легли, а четвертого, прыгнувшего в сторону, схватил за ногу тот, который заявил, что насильно был привлечен к злому делу. В это время послышался конский топот, все вздохнули с облегчением. Преступление не свершилось.

…Сдав в редакцию стихи, написанные под впечатлением пережитого в течение двух бурных ночей, Гафур зашел в ЦК комсомола. Там его ждали.

— Тебя хочет видеть начальник Особого отдела. Поспеши, — сказал, здороваясь, заведующий отделом пропаганды.

— Спешить надо на той, чтобы плов не прозевать, а в Особом отделе плова не будет. Чую, маклаш дадут, шея с утра чешется.

— А что? Натворил что-нибудь? Говори!

— Ночью муллу упустили из Кукельдаша, нес он хоронить живую женщину. Удрал. Из самых рук ушел.

— Получишь, что причитается! Двигайся, да поживее.

Но в Особом отделе разговор был большой, на другую тему. Гафур подоспел как раз, когда разрабатывали план ареста давно выявленных врагов Советской власти. Поступили сведения, что в чайхане, возле базарчика Иски-Джува, должны собраться заговорщики. Ожидается приезд главного настоятеля соборной мечети из Бухары. С ним прибудет долгожданный турецкий муэдзин. На это совещание надо незаметно проникнуть, послушать, о чем там будут говорить.

Получив инструкции, Гафур отправился в больницу, узнать о состоянии спасенной им ночью женщины. Там с ним не захотели разговаривать о том, что его интересовало. Наконец он дождался главного врача, а тот, убедившись, что перед ним секретарь комсомольской организации да к тому же спаситель несчастной сказал:

— Не обижайся, друг. Эту женщину охраняет женотдел. Никого не пускают к ней. Уже хотели подкупить сиделку, чтобы пробраться к ней и погубить. Всю ночь мы боролись за ее жизнь. Теперь спит. Будет жива, поправится. Хорошим будет борцом за освобождение женщин: сама чуть жива, а все время шепчет угрозы палачам.

…Высоко вознеслось старинное здание мечети-медресе Кукельдаш. Построенное триста лет назад, оно было местом кровавых расправ и жестоких казней, а в наши дни, на заре новой жизни, стало местом тайных убийств непокорных женщин. Время разрушило верхний этаж, источило стены, но фанатичные поклонники аллаха время от времени ремонтировали их, стараясь поддержать этот оплот бесправия и убийства.

Невдалеке от медресе Кукельдаш, возле базарчика, под старым развесистым карагачом, приютилась маленькая чайхана. Деревянный настил над полноводным, широким арыком и густые лохматые ветви карагача создавали благодатную прохладу в знойную пору, манившую на отдых.

Здесь было очень уютно и на закате, после вечернего намаза, когда косые лучи солнца слегка пронизывали густую листву и тонкой золотой сеткой ложились на старую кашгарскую кошму. В круглой клетке, подвешенной среди густых ветвей, звонко «пит-пиликала» перепелка, под настилом плескался и всхлипывал арык, стремясь что-то рассказать о виденном за долгий жаркий день. Все это миром и покоем манило прохожего и проезжего путника. Особенно людно бывало здесь по вечерам, когда при свете висячей лампы сюда собирались мелкие торговцы, на закате закрывшие свои лавочки, мардикеры, уставшие после трудового дня, студенты медресе Кукельдаш со своими наставниками и шоиры — певцы-поэты. Все они заглядывали в чайхану, чтобы выпить чайник кок- или фамиль-чая, послушать газели шоира, обменяться новостями и принять участие в спорах студентов, которые считали чайхану своим клубом, а посетителей — желанной аудиторией для демонстрирования своего красноречия. А их наставники настойчиво стремились проповедовать здесь идеи шариата, искали новых мюридов. Обычно все это кончалось приготовленным в складчину пловом, который мастерски готовил старый чайханщик.

В один из таких вечеров маленькая чайхана как бы принарядилась. Палас и кашгарские кошмы, покрывавшие настил, выбиты и вычищены, земля вокруг и даже часть дороги политы и чисто подметены, медный начищенный самовар блестел как новый, а посуда и котлы тщательно вымыты.