Мёд с корицей

Громыхнуло, затрещал мороз.

…Чёрт наслал сюда и град, и «Град».

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Ползёт, рубинов и неровен,

туманов мантию влача,

как лепесток, как выплеск крови

из-под удара палача.

Многоэтажные детали,

навстречу окна оголив,

во всю длину горизонтали

смиряют солнечный прилив,

и бьются, словно волноломы

в проем заоблачный, косой,

в травы изящные наклоны,

овеществленные росой.

Пион. Сочащаяся язва.

Неон. Нечаянность. Не сон.

Он кем-то был рассветом назван

и поутру произнесен.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Ползёт… куда ползёт, не знает,

а кто — узнаем лишь в конце:

хотя бы это утешает.

Вся суть стиха — в одном словце.

Метафоры танцуют енькой,

но все прижались к городам.

Однако и по деревенькам

он тоже ползает, мадам.

Многоэтажные детали

смиряют солнечный прилив,

но избы тоже в бой вставали,

своих задов не оголив.

Не только зад не оголяя,

но не щадя его ничуть,

встречали избы блики рая.

…Рассвет вползёт в любую муть.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Как-то огонь разжёг

опытный стекловар,

дунул в стеклянный шелк —

и получился шар.

Катимся, колобки,

прыгаем на ходу,

это не по-людски,

дедушка-стеклодув.

Брызжет слюной лиса,

волк разевает пасть,

в этих глухих лесах

как бы нам не пропасть.

Мы от тебя ушли —

песни хотели петь,

но на полях Земли

нас ожидает смерть.

Сети паучьей нить,

вязкая грязь болот —

как же нам сохранить

хрупкую нашу плоть.

Видишь ли, знаешь ли

ты, наполняя нас,

как по ночам болит

твой углекислый газ?

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Парится стекловар,

дует в свою дуду:

в трубку вдувает пар,

а не дудит в трубу.

Дар свой за сотни лет

наш стеклодув развил

и не один секрет

в деле своём открыл.

Он ведь, и правда, — дув,

а никакой не — вар.

Сложно, в веках заснув,

нынче сбывать товар.

Тысячу лис, волков,

столько же колобков

выдаст за день завод,

как стеклодув за год.

Спрос и ушёл к другим

массовых дел спецам.

Горек такой мейнстрим

истинным мастерам.

Выдать штамповку за

вещь уникальную

может, смотря в глаза,

рожа нахальная.

А стеклодуву — боль,

если сей мастер крут.

если пацан не ноль.

…Эры дурней грядут.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Гибискус красный утомленно

стоит, склонившись к монитору,

над батареей раскаленной

сквозняк пошатывает штору.

И кажется, что в этой нише,

в житейском, удаленном шуме,

когда-нибудь родится Ницше

и сообщит, что Бог не умер.

И восстановится из пыли

посуда с ручками из стали,

дуршлаг, салфетница, бутыли,

черпак и прочие детали.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Сквозняк так долго мучил штору,

что посторонний влез в квартиру.

И сразу двинул к монитору.

Мой новый комп он хочет стырить?

Глядь, не шагает, а витает:

не человек — фантом бесплотный.

Не монитор его прельщает —

цветок у компа благородный.

Гибискус утомлённый красный

стоит, склонившись к монитору.

Что делать? Крикнуть громогласно?

(да и пора бежать в контору).

Иль, может, подарить фантому

гибискус утомлённый красный?

Стоп! Всё понятно и слепому:

метанье бисера напрасно.

Ведь не свинья в квартире. Ницше!

Он о кончине Бога скажет.

Гибискус тут — как третий лишний.

Сверхчеловек отныне княжит.

…Когда я через час очнулась,

ни монитора, ни посуды.

Я поняла, что обманулась:

тю-тю цветок. Фантом — паскуда!

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Грабли с прохода убрать не забыли?

Все ли перенесено?

Что вы там делали?

— Жили да были,

мокли, ходили в кино.

Сорные заросли уничтожали,

камни бросали в мешок,

сеяли, веяли, редьку сажали.

Боже мой, как хорошо —

близится вечер, открыты ворота,

светится окнами дом.

Жизнь состоит из любви и работы

под непрерывным дождем.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Метаморфозы прошли в кинозале!

Все ноу-хау — старьё.

Нынче с героями

фильмов в реале

про бытиё и житьё

поговорить можно смело и просто,

камни забросить в мешок,

редьку сажать, удобряя компостом.

Боже мой, как хорошо!

Зал и экран — всё отныне едино.

Вместе с актёрами я,

пусть отдыхаю, сама героиня:

в фильме работа моя.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

Ода стрижке

Раньше ведь как — вымоешь голову и целую вечность сушишь

волосы феном, но тонкие пряди, как у последней клуши,

ложатся неровно, электризуясь, тянутся за расческой,

жить не хотелось с ужасной такой прической.

О, это были недели ломки от лба до низа,

и не спасали от боли ни сладкое, ни телевизор,

тело горело в реале, во сне, в астрале,

и никакие средства от этой напасти не помогали.

А стоило лишь подстричься, мир заиграл лучами —

шея открыта, образ объемен и завершен плечами.

Не слушался волос раньше, словно из пакли соткан,

а нынче проснулась, прическу взъерошила — и красотка.

ВЛАДИМИР БУЕВ

Наголо так налысо!

Я настрадалась за жизнь свою бренную лет этак множество,

с самого детства стараясь сложить из причёски художество.

И в парикмахерских города все меня жуть как боялись.

Лучше надзора была я: халтурщики поувольнялись.

Но совершенства найти я нигде не могла для макушки:

три и четыре слагала, и пять этажей плюс верхушка.

Спать неудобно бывало, мучалась, не высыпалась,

но поутру всё равно шевелюры приличной не оставалось.

Кто же мне мысли подал всмотреться получше в лица великих

женщин, побривших затылки, при этом совсем не безликих?

Стюарт, Высоцкая, Роуз, О’Коннор, Спирс Бритни,

и Самбурскáя с Закировой — все лысовидны.

И уж Кожевникова убедила финально: не зря она Маша.

Эта уж точно под дудку врагов не запляшет.

Тут же взяла я машинкой под нолик побрилась,