Мёд с корицей

но твёрдо держит хвост трубой.

Она мяукает (не лает),

Грустит, но дарит мне покой.

Грущу по-светлому. В округе

шуршит листва: дождит с небес.

Любые мрачные потуги

погибнут в зарослях словес.

В соседнем доме окна жолты,

по вечерам и по ночам

скрипят задумчивые болты,

сомкнуться не дают очам.

Картишки, плащик долговязый,

гардина — моему чутью

бананово-лимонных связей

недостаёт для сна в раю

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Смеркается. Встроенный в бок магазина

зеленым горит банкомат.

Над новым районом, над старой осиной

навис полосатый закат.

Шумливо, умышленно, слезоточаще,

стирая балконную тишь,

прощальные капли зимы уходящей

срываются с жалобных крыш.

Я горечь весны с удовольствием выпью —

теперь холода не страшны.

Дома бесконечны. Оранжевой сыпью

их панцири поражены.

И хочется с тем, кто разумней и злее

беседовать начистоту,

и хочется долго по мокрой аллее

идти и идти в темноту.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Район у нас нов, но осина — старушка.

Зелёный горит банкомат,

а возле него, словно на побегушках,

потомки Адама кружат.

Закат полосатый, прощальные капли,

оранжевый панцирь домов,

балконная тишь. Даже крыши одрябли,

прощаясь с остатком снегов.

Зима позади, и весенние краски

Желают поэта завлечь.

Но сумрак сгустился. Я сбросила маски

и музу могу поберечь.

Мой взор не стесняется больше стесняться:

теперь на зелёный косит.

Цвет зелени любит на доллар равняться:

то манит меня, то манит.

По мокрой аллее, пустынной и тёмной

(плевать на любой компромат)

я в сторону брошусь, где светом зелёным

Горит и манит банкомат.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Я проснулась на рассвете,

подошла к балкону, глядь —

обволакивает ветер

туч резиновую гладь.

Ночь — предмет аксессуара —

спала с ворота, и вот,

по неспешным тротуарам

путешествует народ.

Он идёт на автомате,

через площадь, напрямик,

но сегодня на закате

ночь поднимет воротник.

Шарф надену потеплее,

выйду, встроюсь в эпизод,

прогуляюсь по аллее,

я ведь тоже пешеход.

Есть погода, есть надежда,

есть фонарик на крыле,

лишь осенняя одежда

тянет тяжестью к земле.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Ночь — предмет аксессуара.

Вечер, утро, даже день.

Для прогулок и пиара

всё иное — дребедень.

В путешествиях нет смысла

на юга и на моря.

Тротуар — вот тут зависла

я, сама себя дуря.

Сколько мелких эпизодов

в путешествиях подчас

приключается с народом,

что хоть год кричи «Атас!»

В самый мелкий и забавный

втиснусь, встроюсь эпизод.

Ночь тогда со мной на равных

воротник поднять рискнёт.

Я увижу — нет надежды.

Сердце бьётся — просто жуть.

Шарф — тяжелая одежда:

Хочется в земле уснуть.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Берега рыжебокой Пахры

очертили неровности суши —

бесконечны речные миры,

неизменны рыбацкие души.

Под водой колыхаться луне,

зеленеть над водой хлорофиллу —

рыба, рыба, рождайся во мне,

я себя на крючок наживила.

Эта речь холодна и тиха,

уготована прозе, но снова

богомольная самка стиха

пожирает партнёра по слову.

Лейся, песня, до устья реки,

дотянись до глубин океана,

до коралловых чудищ морских,

до магнитного меридиана.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Мелкий царь неизвестной реки

(и не царь даже, просто царёк)

добивался девичьей руки.

Не был нужен такой муженёк.

Ожидая морского царя,

я царька от себя отмела,

но потом оказалось, что зря:

мне судьба и царя не дала.

Я теперь на речном берегу

одиноко толкусь при луне.

И зудит в воспалённом мозгу:

«Рыба, рыба, рождайся во мне».

Но в царьке зуд ко мне поутих:

не желает водиться со мной.

Мне кого-то из чудищ морских

предстоит оказаться женой.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Ореолом своим звенит,

источается светом лап —

это солнце ползет в зенит,

неуклюжее, словно краб.

Тонок каждый его сустав,

металлический панцирь бел —

мы ведь тоже войдем в состав

каталога небесных тел.

Оставляя дымящий шлейф,

как бессмысленный атрибут,

унесемся, преодолев

силу трения о судьбу.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Я не знала о том, что есть

у небесных тел каталог.

Так и села, прослышав весть,

но мой мозг получил толчок.

Я на солнечный диск гляжу,

и меня осеняет вдруг.

Это «вдруг», я вам доложу,

Скрасит даме любой досуг.

Значит, вот почему звенит

и ссыхается цветом лап

это солнце, ползя в зенит,

неуклюжее, словно краб.

Металлический панцирь свой,

каждый свой лучевой сустав

хочет солнце кривой тропой

в каталожный включить состав.

Почему же тропой кривой?

В каталоге же есть статья.

…Не о мёртвом речь — о живой,

ведь светило дневнóe — я!

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Как неуместен, слеп и зыбок

несется снег по пустырю —

я с высоты своих ошибок

на поле белое смотрю.

Сейчас, как в северном Китае,

дождям бы слиться в хоровод,

но снег идет, идет, не тает,

не тает, тает, но идет.

В кругу такого водевиля,

в сезон инфекций и простуд,

тебя как бабочку пришпилят,

и выбор сделать не дадут;

и будешь дергаться, беспечно,

свое ругая острие —

жизнь коротка, а значит вечна,

и нет прекраснее ее.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Вот то ли дело как в Китае —

там дождь не то, что снег у нас.

Наш снег то тает, то не тает —

у них же пляшет дождь сейчас.

Дожди в Китае хороводят —

любого это вдохновит.

У нас же водевиль устроят

снега — глядеть на них стошнит.

У нас снег слеп и неуместен.

В Китае грациозен дождь,

изящен, лёгок и прелестен,

под ним вкус к жизни обретёшь.

Наш снег природе не сдаётся:

то тает, то не тает он.

Дождям в Китае удаётся

не лезть природе на рожон.

Наш снег — инфекция с простудой.