Мёд жизни

Всё так же зелёной свечой горел над Сапёрной улицей пирамидальный тополь, невысокий штакетник у двора выцвел и приуныл, калитку перекосили дожди и ветры. Во дворе пахло виноградом, несобранные гроздья сохли на лозе, сухие листья устилали дворик, придавая ему сиротливый и брошенный вид.

Лишь отважная, одинокая роза, символ любви, призывно цвела у порога, как напоминание о навсегда ушедших временах. «Неужели и моя жизнь прошла?» – мысленно ахнул Любарев.

Вечером он жарил во дворе на самодельном мангальчике мясо, пил терпкое красное вино прямо из бутылки, смотрел на близкий ковш Большой Медведицы и беззвучно плакал, радуясь и этим слезам, и своему одиночеству, и вину, и мясу, и тому, что мать умерла тихо, без мучений и тяжких страданий, что она прожила большую и красивую жизнь и что он, как мог, ограждал её от горя и бед. Любарев, чутко уловив, что матери не легла на сердце его жена, приезжал домой один или с Борькой, а когда сын заболел – только один. Он никогда не жаловался, не рассказывал о бедах, не хвалился успехами, но свою первую книгу он, конечно, матери привёз.

Любарев дарил сборник, стесняясь и терзаясь. Так, наверное, переживают грешники, идущие к первой исповеди – было что-то мучительно-стыдное в его книге. Но мать не осудила его, не посмеялась, не упрекнула, она смотрела на него с уважительным удивлением и, пожалуй, с сочувствием. Она жалела его!

Здесь, в маленьком уютном домике на Сапёрной улице, его всегда ждали, так, как не ждали нигде, никогда – и Любареву было стыдно, что в своей душе он не вырастил такую же розу, что цвела у его родного порога – отчаянно-красивую, беззащитную, стойкую. Да, он любил эту каменистую желтую землю, любил грозное синее море, любил зелёную свечу тополя у ворот, любил жизнь, но ему не хватало трудолюбивой самоотверженности в этой любви, такой, какая была у его матери.

Борис Жуковский поселился в крошечном одноместном номере в центре города. Из экономии он взял поздний рейс, самолёт вылетал из Москвы ночью. Теперь его голова гудела от бессонницы и смены часовых поясов. Он наспех принял душ, сбросил с постели покрывало и с наслаждением вытянулся на чистой простыне. «Такое чувство, что я сам отмахал крылами от Москвы до Улан-Удэ», – усмехнулся Боря. Жуковский завернулся в плотный накрахмаленный пододеяльник, солнце заглядывало в отверстие между шторами, но встать и задёрнуть их у него не было сил. Через секунду он провалился в глубокий и тёмный сон.

Его разбудил не выключенный мобильник – телефон громко пел «Ledi in red», извещая о полученном сообщении.

– У-у-у! – взвыл Жуковский и, не открывая глаз, нашарил на полу мобильник. Он поднёс телефон к лицу, нажал на нужную кнопку. Экран вспыхнул. «Сегодня в 11 часов дня в онкоцентре на Каширке после тяжелой болезни скончался Юрий Любарев. Похороны состоятся завтра».

Боря вытаращил глаза и резко сел в кровати. Он прочёл полученное сообщение ещё пару раз. Что бы это значило?! Ну да, вчера он купил книжку некоего Любарева на развале «Всё по сорок». И что? Почему Любарев умер? Почему именно Боре пришло это зловещее сообщение? Бред! Мистика какая-то. Боря, сварливо ворча: «А сообщение о смерти Путина вы мне не пришлёте?» – выключил телефон и «вырубился», заснув здоровым и крепким сном молодого человека с чистой совестью.

Между тем в доставке этой скорбной вести не было ничего мистического – жена Любарева сделала массовую рассылку по всем номерам, оказавшимся в телефоне умершего. (Так что о смерти писателя узнал и стоматолог Бойков, и глава жилищного кооператива Уразова, и таксист Григорий, и ещё множество совершенно постороннего литературе народа.)

В том, что в этом списке оказался Боря, не было случайности – Любарев сразу отметил среди критиков новое лицо – лихого филолога-недоучку Жуковского, смело крушащего дутые авторитеты. Если бы не болезнь, Любарев обязательно встретился с Борей, он уже и телефон его добыл…

«А был ли в моей жизни замысел, смысл? И как его угадать?»

С обречённым бесстрашием Любарев вспоминал прошлое. Почему-то в памяти настойчиво всплывало не хорошее, а стыдное. Оно обрастало всё новыми подробностями, и Любарев уже не знал, как от него избавиться.

Жена горестно прибиралась в больничной тумбочке, её красивые длинные пальцы подрагивали. Он вдруг вспомнил (без прежней ненависти, почти спокойно), как узнал о её измене – «добрые люди» сказали. Все, оказывается, кроме него, давно были в курсе, что он – «рогатый». Любарева тогда захватила волна беспредельного бешенства, и он рывком распахнул балконную дверь, чтобы разбежаться и выброситься к черту с 9-го этажа!

И в этот отчаянный миг позвонил Костя – он просто медиум, его чуткий друг! Белоглазов с первой секунды понял, что что-то случилось, всё вытащил из него, и висел на трубке до тех пор, пока не сгладил у Любарева самоубийственный порыв. Но Жанна нанесла ему нокаутирующий удар, что называется, «под дых». Туда, где впоследствии развилась у него раковая опухоль.