Мёртвая зыбь

«Значит, – думал Бирк, – они имели сведения об этой организации, очевидно, от белых эмигрантов, которые живут в Ревеле».

Он шёл по переулку, шлёпая по лужам.

– По-берегись!

Его обгонял лихач. Это было так удивительно в Москве

1922 года, что Бирк не догадался остановить лихача, но тут же услышал:

– Прокачу на резвой?

Бирк сел в пролётку и поинтересовался:

– Откуда ты взялся, любезный?

– Дорогомиловские мы. А что?

– Удивительно.

– Так ведь нэп, ваша милость…

Этот возникший из весенней мглы лихач, видение прошлой жизни, хотя и вёз Бирка, но расстроил его. Что же, очевидно, Кушакову, Стауницу нужны лихачи. Пятнадцать минут, пока лихач мчался по спящему городу, Бирк все ещё думал о разговоре со Стауницем.

Если бы Стауниц знал всю правду о Романе Бирке, он не был бы с ним так откровенен. Дело в том, что четыре года назад Бирк был красным командиром в эстонском коммунистическом полку. Это тайна, которую приходилось скрывать от всех, даже от дяди. Роман Бирк спасся чудом, когда белогвардейцы и интервенты покончили с

Эстонской трудовой коммуной и провозгласили буржуазную республику. Скрыв своё прошлое, Роман Бирк устроился на службу в министерство иностранных дел. Он понимал, что его ждёт в случае разоблачения. С такими не церемонятся в буржуазной Эстонии, их удел – тюрьма и полевой суд.

Но Роман Бирк не изменил революции и в глубине души остался верен идеям, во имя которых сражался в рядах эстонской Красной Армии.

9

Якушев потерял счёт дням. Он то впадал в оцепенение и бездумно сидел, уставившись в стену камеры, то приходил в ярость, когда вспоминал об Артамонове: «Щенок! И этот князёк Ширинский-Шихматов тоже. Я знал его отца, несчастный рамолик3… Но почему тянут следствие? Кажется, все ясно».

Когда за ним пришли, Якушев почувствовал облегчение. Скоро все кончится. Сюда, в эти четыре стены, он не вернётся. Он думал, что конвоиры ждут за дверью камеры.

Но его вёл тот же надзиратель, и это было странно. Когда же он очутился в комнате, где происходил первый допрос, и увидел знакомого следователя-инженера, то не мог поверить глазам. И разговор был неожиданным.

– Вы говорили Артамонову и Щелгачеву: «Я против интервенции»?

– Говорил. Мне отвратительна сама мысль об этом.

– А им – нет. Они согласны отдать Россию Антанте, кому угодно, лишь бы им возвратили их чины, имения. Как вы думаете, для чего вы им были нужны? Почему они и сейчас ждут вас? Кстати, это нам известно. Вы им нужны.

Через вас они хотят руководить контрреволюционной организацией внутри Советской страны, террористами, диверсантами, шпионами – вот для чего вы им нужны.

– Но я сказал им, что против террора!

– Да, вы так говорили. Вы говорили и о правительстве из спецов. Смешно! Они только и ждут, чтобы опять сесть на шею народу, а вы им: «Нет, это мы, спецы, войдём в правительство, а не вы, эмигранты». А их цель другая:

«Помогите вернуться, а там мы вам покажем, кто будет править Россией».

3 Старчески расслабленный, близкий к слабоумию человек. (Это и последующие примечания автора.)

«К чему он это говорит, – подумал Якушев. – Скорее бы кончилось».

– Что бы вы стали делать, если бы очутились на свободе?

Это было неожиданно. Якушев ответил не сразу.

– Думаю… Думаю, что был бы лоялен в отношении советской власти, честно работал бы по специальности.

– И только? А если к вам явится кто-нибудь оттуда, из эмиграции? Или из подпольной организации?

– Пошлю его к черту. Ведь они подвели меня под расстрел.

– Только поэтому?

– Не только. У меня было время подумать.

– И что же вы надумали? «Послать к черту?» В этом выразилась бы ваша лояльность? А этот тип пошёл бы к другому, на другую явку и занялся подготовкой террористического акта.

– Я против террористических актов. Я же им говорил.

– И вы думаете, что вы их убедили?

– Не думаю, но что они могут сделать? Народ все-таки против них.

– Однако у них достаточно сил для того, чтобы лихорадить страну, натравливать на нас Пилсудского, Маннергейма, провоцировать пограничные конфликты. У них есть одержимые, которые будут бросать бомбы, стрелять в наших товарищей.

– На это вы отвечаете расстрелами.

– Отвечаем, конечно. Это государственная необходимость. Мы отвечаем на белый террор – красным. Но начали они: они ранили Ленина, убили Володарского, Урицкого.

Мы ведь отпустили под честное слово Краснова и этого шута Пуришкевича. Вы говорили Артамонову о монархических настроениях в народе? Говорили? А сейчас вы стали думать иначе? Тогда вам казалось, что вы знаете народ. А

теперь?

– Теперь… Я о многом думал. Перед смертью не лгут…

Победы Красной Армии, как это ни прискорбно для нас, –

победы народа.

– А если это так, то зачем народу деятельность МОЦР?

Вы подумали об этом?

– Мало ли о чем я думал в эти дни и… ночи. В общем, я написал последние показания. Мне абсолютно ясна бессмысленность наших действий.

– Бессмысленность? Преступность.

– Да. Преступность. Я видел, что мы идём против народа, и все-таки упорно гнул свою линию, искал единомышленников, людей, способных на диверсии, убийства.