Мёртвая зыбь

– Поговорим, дорогой мой, поговорим… Теперь о главном: мы желаем, чтобы вы… – Ртищев оглянулся и убедился, что никого нет поблизости, – чтобы вы возглавили одну сильную группу, она возникла, пока вас не было в Москве. Мы, то есть Политический совет, придаём ей особое значение. Вам в ближайшие дни позвонит человек, пароль – предложение об обмене фортепьяно фабрики

«Мюльбах»… Вам надлежит встретиться.

Якушев плохо слушал остальное, он напряжённо думал об одном и том же: «Нет, не отвяжутся… не отвяжутся…»

Надо было что-то отвечать, но, на его счастье, послышались голоса, бренчание мандолины, на бульваре появилась шумная компания, он пожал холодную руку Ртищева и пробормотал первое, что пришло в голову:

– Разумеется, разумеется, – потянул за поводок Бума и быстро зашагал к дому.

Эта ночь напомнила ему ночи в камере тюрьмы, он не сомкнул глаз, ругал себя за то, что сразу не сказал Ртищеву:

«Оставьте меня в покое…» Можно было сослаться на болезнь. Но вот что странно. Где результат его показаний?

Всё пока на месте, Политический совет МОЦР действует!

Возникают новые группы. Артузов был прав: можно ли быть просто лояльным в такой ситуации? Он решил позвонить Артузову, но в девять часов утра раздался телефонный звонок, чей-то голос с лёгким акцентом произнёс:

– Вы, кажется, имели желание обменять ваше фортепьяно на рояль?

– Да, на рояль кабинетный. Фабрики «Мюльбах».

– В таком случае угодно вам встретиться… скажем, в сквере у Большого театра завтра. Время зависит от вас.

– Я могу около четырех часов.

– Превосходно…

– А как я вас узнаю?

– Не извольте беспокоиться. Я знаю вас в лицо.

– А… значит, до завтра.

Якушев положил трубку на рычаг и долго сидел в мучительном раздумье. Было десять часов утра, когда он позвонил Артузову и рассказал ему об этом телефонном звонке.

– Почему бы вам не пойти… – ответил Артузов, – раз вы согласились встретиться с этим человеком. Если вы не придёте, это их встревожит, пока вы у них вне подозрений.

Нам бы не хотелось, чтобы вам угрожала опасность со стороны ваших бывших друзей.

«Значит, из моих показаний пока не сделано выводов, –

подумал Якушев. – Интересно знать, что это за „сильная“

группа».

Якушев отличался точностью. Четыре часа. Он прогуливался в сквере около десяти минут, когда с ним почти столкнулся человек в бекеше с серой каракулевой выпушкой и начищенных до зеркального блеска сапогах.

Извинившись, сказал:

– Я от Любского. Присядем на минуту.

Они присели на скамью, убедившись, что никого нет поблизости.

– Для вас моя фамилия Стауниц Эдуард Оттович, для других – Опперпут, Селянинов, Упельниц и так далее…

Смотря по обстоятельствам.

– Я думаю, что здесь не место для такого разговора.

– Разумеется. Как вы относитесь к кавказской кухне?

– Странный вопрос… Если барашек карачаевский, что может быть лучше.

– И бутылка кахетинского? Дары солнечной Грузии?

– Прекрасно.

– В таком случае – прошу…

Они шли в сторону Охотного ряда, миновали Дом Союзов. В то время здесь не было и в помине монументального дома Совета Министров, а стояли только два убогих одноэтажных здания, лавки, торгующие мелкой галантереей. В щели между стеной церкви Параскевы-Пятницы и ветхим старым домом гнездилась шашлычная без вывески.

– Это здесь?

– Здесь. Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство. Все принято во внимание в смысле конспирации.

Они вошли. Им ударил в нос запах баранины, жаренной на вертеле, и ещё другой запах свидетельствовал о том, что здесь пробавлялись не кахетинским, а чем-то более существенным – разведённым водицей спиртом. Сквозь пелену табачного дыма виднелись люди за столиками, была такая теснота, что, казалось, ступить было некуда, а не то что сесть.

– Не извольте беспокоиться… Шалико!

И действительно, через минуту они оказались в глубине коридора, в довольно чистом чуланчике, освещённом окошком, выходившим во двор. В чуланчике стол, накрытый бумагой, и два стула. Гомон, говор посетителей шашлычной доносились сюда едва слышно. В щель приоткрытой двери просунулась усатая голова, и чья-то не очень чистая рука поставила на стол приборы, стаканы и бутылку.

– Как обычно, – сказал Стауниц, и голова исчезла. –

Предпочитаю это заведение. У меня наилучшие отношения с хозяином, как вы изволили заметить. Шашлык отличный, вы в этом убедитесь, а главное, можно спокойно поговорить. В случае необходимости открывается окно – и испаряешься тихо и бесследно.

– Слушаю вас.

– Мои петроградские друзья, связанные с известным вам Юрием Александровичем Артамоновым, поручили мне от его имени выяснить, чем объясняется столь длительное ваше молчание, после того как все было договорено?

– Все ли? Не прикажете ли переписываться, прибегая к обычной почте?

– Понимаю. И других причин нет?

– Были. Я был в длительной командировке в Иркутске и там имел несчастье заболеть. Тиф.

– А… Тогда понятно.

– Они, в Ревеле, обещали мне наладить прямую связь с

Москвой.

– Ртищев, то есть Любский, говорил, что вас ожидают в

Ревеле с отчётом о том, что удалось сделать.