Мёртвая зыбь

ЛАВА СЕРДЦА
На злой, измученной планете
Ты для меня живой огонь.
Луч ослепительного света!
Нежна, но жжет твоя ладонь.

Сверкай, звезда! Твоя лишь тень я,

Повелевать ты мной вольна.
Весны пьянящее цветенье!
Прибоя звонкая волна!

Веселья смех, влекущий танец

В движеньях острых — ураган.
Я жду, я верю — миг настанет,
Вскипит страстей твоих вулкан!

И в лаву обратит тот пламень

Мой лед надежд и сердца камень.

— Позвольте, Саша, мне ответить эпиграммой на вашего Героя:

Что Дон Жуан в сравненьи с ним,
Хотел звонить я ноль-один.

Написано “С пылу с жару”, слов нет. Но что-то я не вижу обычных для тех времен сравнений ни с ангелом небесным, ни с Афродитой и двумя другими богинями, о чьей красоте должен был судить Парис.

— Сирано был вольнодумцем и влюбленным безумцем, уверенный, что ни одна богиня или ангел не могут быть выше, совершеннее его возлюбленной. И в отличие от современников, не сравнивал свой идеал с мифическими божествами.

— Ну и ну! В каком мире страстей вы живете, друг мой. Завидую вам черной завистью.

— Разве вы не живете жизнью своих героев?

— Не в такой степени, чтобы, воплотясь в них, писать за них стихи, требующие вызова пожарной команды.

Званцев пожал плечами и сказал:

— Но трагедий за кардинала Ришелье я не писал.

— Ладно, читайте, что вами, а не Ришелье, написано.

— Должен вам кое-что объяснить, Владим, чтобы вы поняли меня.

— Чтобы понял, откуда ноги растут? Ну-ну!

— Чтобы увидеть, как волшебно перерождаются люди. По этому поводу я написал стишки:

Есть в каждом по два существа:
Сын Света, сын Мрака, два брата.
И борются в жизни всегда.
Один всё ж возьмёт верх когда-то.

— Философский трактат в четырех строчках. Вы заразились от своего героя. Но это уже по моей части, готов слушать, что бы вы там еще ни написали.

— Я должен предварить чтение воспоминанием об обычном вечернем разговоре писателей в гостиной Дома творчества в Малеевке.

— Спасибо Серафимовичу, который безвозмездно передал свое имение Литературному фонду при его создании в прошлом веке.

— Вы знаете, Владим, как “именитые” собираются вечерами поговорить… ни о чем? Отдыхают.

— Ну, как ни о чем? О погоде, кто на бильярде выиграл. Кто у кого жену увел…

— Я рискнул их развлечь, и рассказал о своем замысле написать ”об энергетической трубе до неба”.

— Проще было, сняв брюки, сесть в муравейник.

И я услышал от одного из корифеев такую сентенцию: “Молодой, по сравнению с нами, человек! Вам, кому мы симпатизируем, пора понять, что писатель — это живописец. Он живописует жизнь, как она есть, проникая вглубь людской психологии, и не имеет права подменять это Вавилонской башней или трубой, хотя бы поднебесной. Читатель не хочет таких псевдовысот. Жизнь до краев полна неразделенной любовью, супружеской неверностью, ошибками, даже преступлениями, нарушениями заповедей Господних, словом, всем тем, что вокруг нас происходит, а не тем, что, будто бы, может произойти. Писатель — не инженер немыслимых конструкций, а инженер человеческих душ. Пишите о душах человеческих, а не о выдуманных ситуациях, все равно, из будущего или из прошлого. И мы за то, чтобы наши ведущие журналы отказались в принципе от подобных публикаций, от кого бы они ни исходили”.

— Не знаю, кто вам это сказал, но это вполне мог сказать я. А как остальные? — заметил Владим.

— Они согласно кивали, а я, честно говоря, ощутил вокруг себя пустоту. Мне казалось, что она клокочет, наступает…

— И вы, как петушок, ринулись в бой?

— Нет, смолчал. Из уважения. Но решил отыграться в романе, когда мой Сирано попадает в высший свет и, слушая там салонную болтовню, тоже ощущает вокруг себя пустоту.

— Во-первых, это малодушно, а во-вторых, неправомерно. Вы слушали отнюдь не болтовню, а дружеское наставление мастера слова.

— Я и сам так думаю, но это послужило мне толчком.

— Куда же это вас толкнуло? Надеюсь, не в пропасть?

— В пропасть находок. Если хотите, я вам прочитаю.

— Да что проделаешь. Я уже назвался груздем, придется лезть в кузов.

“Чем дольше находился Сирано де Бержерак в великосветском салоне, тем сильнее в нем зрело чувство протеста…

…Он был крайне раздражен…, бессодержательной, выводящей его из себя, болтовней, надменным, оскорбительным отношением… и полным равнодушием к нему (если не брезгливостью!) прекрасных дам, о которых он так пылко мечтал, ощущая теперь, вместо изящества и красоты, холодную пустоту.

И когда ему предложили прочесть поэтический экспромт, он, очертя голову, ринулся в бой с тут же придуманным сонетом: