Мёртвая зыбь

— Нострадамус — сам воплощенная фантастика, притом необъяснимая. Послушаем фантаста, как он обойдется без привлечения Небесных сил?

— Я долго не решался писать о нем, не понимая, как материалист, феномен Нострадамуса, — признался Званцев.

— Но если вы решились, значит, поняли его?

— Я объяснил его лишь себе, как писатель, не сажая, как великий Гоголь, кузнеца Вакулу верхом на черта, чтоб лететь к матушке Екатерине за черевичками.

— Ну, если, Саша, ты без фантасмагорий обошелся, то сам ты — феномен, не хуже черта кузнеца Вакулы, — с доброй усмешкой произнес Захарченко.

— До феноменов мне далеко, я только силюсь их понять.

— А как вы относитесь к фантасмагориям в литературе? — спросил Литвинов и добавил: — Это ж основное направление западной фантастики, где вымысел ничем не ограничен.

— Ее я прежде отрицал, сам приверженный к реалистичной фантастике, к осуществимой технической мечте, и думал, что только так и надо. Теперь же понял, что именно на Западе фантасмагория оправдала себя, начиная с трактатов Сирано де Бержерака или романов Свифта, когда один, осмеивая уродства современности, безумными, как казалось, идеями предсказал достижения нынешней цивилизации, а другой создал неумирающего Гулливера, насмехаясь над современными ему нравами людей. Описал остров мудрых лошадей, где на деревьях ютилось гнусное зверье, “яу”, не отличаясь от людей, такое же безнравственное, как современники писателя. Фантасмагория оправдана сатирой и памфлетной формой, а вот у Гоголя, поэзией прелестных “Вечеров на хуторе близ Диканьки”. Свифта же судили за оскорбление существ, Богом созданных по образу и подобию своему… Когда ж фантасмагория служит лишь самой себе и не несет другой нагрузки, она — пустышка и никому не нужна!

— А вы что думаете, Василий Дмитриевич, по этому поводу? — обратился Литвинов к Захарченко.

— Все книги хороши, кроме скучных, — ответил тот. — Но думаю, что Саша перегнул, ссылаясь лишь на Запад. А сказки русские — не та же ли фантасмагория, какой казалась? А Иванушка — ”умный дурачок”, что едет на печи, как на паровозе? А ковер-самолет, давший название теперешним аэропланам? А Черномор, летающий по воздуху, “постигнув левитацию”? То — все народная мечта, гипотеза, идея! Они воплощались в сказке. Теперь — в романах. А завтра — в науке, технике, в быту. Мы создаем сейчас журнал, где место есть любым гипотезам, любой безумной идее, к которой призывал Нильс Бор, имея в виде теорию относительности Эйнштейна, перевернувшую мировоззрение физиков в ХХ веке. Что кажется бессмысленным сегодня, завтра может оказаться для науки ключом к дверям в грядущее.

— Я думаю, что многие наши радиослушатели станут читателями вашего журнала.

— Спасибо за рекламу. Но не вернуться ли нам к Нострадамусу и Сашиной гипотезе, что нам раскроет суть прорицания. Пусть она будет даже безумной.

— Конечно, вспомним о Нострадамусе. Но за отвлечение к фантасмагории я благодарен вам обоим. Итак, Александр Петрович, поведайте нам, как вы разгадали Нострадамуса? Какой задумали роман?

— Если повесть о Нострадамусе удастся, то роман будет не столько о нем, сколько об его предсказанных и сбывшихся событиях. Не все им предвиденное оправдалось. Хороший математик и астроном, он предвосхитил теорию вероятностей, рисуя возможные события, которые или будут, или могут быть.

— Это, Саша, называется литературной отвагой, и мы охотно прочитаем, как ты научишь видеть будущее без помощи Небесных сил.

— Учить я не берусь. Но каждому, кто навестит меня, я задаю вопрос. И вас обоих спрошу. Было ли когда-нибудь в жизни у вас ощущение, будто вы знаете что произойдет?

— Конечно, было, — оживился Захарченко. — А в психиатрии даже термин есть “Дежавю”. В переводе с французского — “я видел”, — он прекрасно знал французский язык.

— Это не предчувствие, а ложное представление, что будто ты уже когда-то жил, — возразил Званцев.

— Предчувствие со мной бывало, — признался Литвинов. — Отправляясь сюда, я убежден был, что нас ждет удача.

— Ну вот, нам Саша доказал, что все мы немножко не в уме.

— Мне хотелось показать, что это свойственно всем людям.

— И это нужно для твоей гипотезы?

— Это вытекает из нее. Но она вовсе не моя. Не так давно ее мы обсуждали с американским ученым Жаком Валле, — начал Званцев.

— Жак Валле? Это имя! — вставил Захарченко.

— Мы договорились и написали каждый книгу: Он — “Параллельные миры”…

— В “Прогрессе” вышел перевод. Я читал.

— А я — “Альсино”. Тебе я, Вася, ее подарил.

— Клянусь, прочту. Я замотался.

— Нам с Жаком Валле пришлось объяснять суть многомерности корреспондентке “Фигаро”, оказавшейся русской графиней Хвостовой или Катей, для престижности пользующейся переводчиком. Она никак не принимала, что представление о параллельных мирах вытекает из “Теории подобия” и одиннадцатимерности Вселенной, на чем построена “Кристаллография”.

— Параллельные миры и Нострадамус? Тебя я, Саша, тоже не пойму. И думаю, что радиослушатели тоже.