Мёртвые возвращаются

Ида несётся к двери: к счастью, она уже не заперта – наверное, из-за того, что внимание Алины полностью переключилось на детский плач и она больше не следит за нами. Вскоре мы выходим на крыльцо, и последние звуки, которые я слышу в доме, это крики Герхарда и плач в гостиной. Детский плач и глухие всхлипывания женщины.

– Надо отнести её как можно дальше от дома! – кричит Улаф. Я пытаюсь отдышаться.

Так мы и поступаем – бежим через поляну, держа маму на руках. Постепенно начинает казаться, что её отпускает. Она больше не дёргается и реже всхлипывает. Мы осторожно кладём её на землю, Улаф бросает на неё последний взгляд.

– Держи её здесь, – говорит он, – я заберу твоего отца и подожгу это проклятое место.

– А как же Герхард? – спрашиваю я. – Что будет с Герхардом?

Улаф бледнеет:

– Его мы больше не увидим.

Старик идёт обратно в дом, и несколько секунд я думаю, что надо бы пойти за ним, но я знаю, что худшее уже позади. Скоро мы одержим над домом победу.

Я вижу бегущего к нам Гарда и в изнеможении опускаюсь на землю. Делаю глубокий вдох и выдыхаю через рот. Сердце грохочет как маятник в часах. Ида садится рядом.

– Вот же чертовщина, – говорит она, качая головой.

Я начинаю смеяться и ничего не могу с этим поделать – я просто смеюсь. Власть Алины над людьми сильна в стенах дома. К маминому лицу начинают возвращаться краски, щёки розовеют. Она лежит с закрытыми глазами и выглядит вполне умиротворённой. Как будто спит.

Я сначала слышу, а потом вижу, как старый деревянный дом охватывают языки пламени. На втором этаже происходит оранжевая вспышка, из окон валит дым и смешивается с туманом. В дверях показываются двое. Улаф поддерживает папу, они спускаются с крыльца и подходят к нам.

– Мы справились, Хенрик, – говорит Ида.

Я беру её за руку:

– Я сюда никогда не вернусь.

Ида криво улыбается, но улыбка тут же исчезает с её лица, когда внезапно раздаётся жалобный крик, полный боли, как будто кричит сам дом. Я вздрагиваю.

– Последний крик Алины, – шепчет Гард.

– Думаешь, теперь она обрела покой? – спрашивает Ида.

От мыслей обо всём случившемся у меня пересохло в горле.

– Да, – киваю я. – Скоро она встретится со своим сыном.

Мы долго сидим, глядя на языки пламени, поднимающиеся в ночное небо. Вдали завывает сирена, потом их становится несколько. Но пламя уже полностью охватило дом. Машинам с мигалками сюда не успеть. Дом 37 по Лодочной улице сгорит дотла, и его проклятие будет уничтожено.

Мама с папой спокойно лежат рядом с нами. Улаф стоит, уперев руки в бока и наблюдает за пожаром. Я встаю рядом с ним и смотрю, как пламя пожирает проклятый дом.

Шесть лет спустя

Из окна машины я вижу огромные белые снежинки, пляшущие на ветру. Горный хребет на другой стороне Ботсвикского фьорда совсем побелел. Сам фьорд облачился в зимний наряд, а снег толстым одеялом накрыл крыши и стены домов. Повсюду снуют люди, одетые в парки, и сражаются с белой напастью с помощью снегоочистителей и лопат.

Я не спал несколько ночей. Всё тело ломит. Я с трудом держу глаза открытыми, но делаю глубокий вдох, бью себя по щекам и не даю себе заснуть. Стискиваю зубы, давлю на газ и еду дальше.

Улаф умер три года назад. Он отошёл тихо, лёжа на больничной койке, и не знаю, говорил ли священник на прощании с ним в церкви так громко, что стены дрожали. Моя нога не ступала на землю Ботсвика шесть лет, но Ида ходила на похороны. Она рассказала мне по телефону, что пришло много людей, все скамьи были заняты, а спустя несколько недель я получил фотографию его усаженной нарциссами могилы с фьордом на заднем плане.

Я останавливаюсь на перекрёстке, сижу и постукиваю ногой, пока мимо проезжает другая машина.

Последние шесть лет мы виделись с мамой два раза в неделю. С каждым годом ей становится всё лучше, и вот уже несколько месяцев она не кричит, призывая Алину. Когда-нибудь её выпустят – но до тех пор она будет встречать нас, сидя в белой одежде по другую сторону стола. Мы болтаем, едим, пьём, и в это время мы снова можем сойти за совершенно обычную семью. Гард, папа, мама и я. Но ни о доме, ни о том, что в нём произошло, мы не говорим никогда.

В конце концов всё образуется.

Но что же произошло на самом деле? Как дому удалось практически уничтожить нас?

Мы с Идой поддерживаем связь всё это время. Весь последний год я каждый вечер перед сном смотрю её канал на Ютубе. Она выкладывает кавер-версии песен известных исполнителей, которые поёт своим чувственным голосом. Тысяча семьсот километров разделяют наш новый дом в Осло и её общежитие в Тромсё[4], но, когда я смотю её ролики, мне кажется, она сидит в моей комнате и поёт для меня. Красные губы, зелёные глаза. Я скучаю по ней.

Я мотаю головой. Я увижу её снова. Но сначала надо кое-что уладить.

Моё прошлое кажется лишь туманным воспоминанием. Дома, мимо которых я проезжаю, фьорд вдали, море – всё это часть забытого.

В конце концов всё образуется – так зачем же я вернулся в Ботсвик?

На прошлой неделе у нас дома в Осло кое-что произошло.