Мёртвые возвращаются

Вот я наверху и направляю фонарик в коридор – в сторону моей комнаты и мастерской. Дрожащий луч света носится взад-вперёд. Я нахожу выключатель и щёлкаю им. Ничего не происходит.

Но вот появляется он, тот нашёптывающий голос.

Кто-то разражается хриплым злобным хохотом, похожим на воронье карканье. Я быстро оглядываюсь. Свет фонарика скользит по коридору. Звуки раздаются в одной из комнат, и я знаю в какой.

Я прикладываю ухо к замочной скважине двери в мастерскую. Я хмурюсь, слыша собственное дыхание, а потом раздаётся певучий мамин шёпот.

– Самаэль, – шепчет она. – Слава тебе, Самаэль. Иблис. Самаэль. Иблис.

Кто-то хихикает, но не мама, другая женщина.

– Славься, Сатана, наш повелитель, – говорит мама с другой стороны двери. – Во веки веков. Да восславится Сатана, который позволил Алине быть среди нас!

Я вздрагиваю и отступаю на несколько шагов назад. Всё тело напряжено, и я направляю луч фонарика в сторону лестницы. Несколько мгновений я всерьёз подумываю сбежать. Я прямо вижу, как скатываюсь вниз по лестнице, распахиваю дверь, выбегаю на улицу и больше никогда не возвращаюсь.

– Слава тебе, Сатана, – говорит мама.

Я осторожно берусь за дверную ручку и открываю дверь. Меня встречает оранжевый свет. Он исходит от пламени шести горящих свечей в высоких подсвечниках. Свечи образуют круг. Мама сидит в центре этого круга спиной ко мне. На ней то самое белое платье. Мягкими движениями она водит кистью по холсту. Сундук открыт. Одежда беспорядочно разбросана по полу. Платья, туфли, пальто, блузки. В комнате больше никого нет. Только она.

– Мама, – очень тихо зову я, с трудом выдавливая звуки. – Мама, – повторяю я.

Она замирает. Кисть выскальзывает у неё из руки и падает на пол. У меня дрожат колени, в ушах шумит. Она медленно поворачивается.

Это моя мама – но одновременно и не она. У неё чёрные глаза. Кожа на лице высохла и покрылась отваливающимися корками. Она поднимается и начинает беззвучно двигаться в оранжевом свете. Если бы я не знал, что это невозможно, я бы подумал, что она летит над полом.

Увидела ли она меня?

В этот момент мама останавливается.

– Почему другим позволено любить? – спрашивает она невыразительным голосом, не глядя на меня. – Почему другие будут любить, а мне не было дозволено любить моего ребёнка?

– Мама, – я чуть не плачу, – о чём ты говоришь, мама?!

Она идёт в мою сторону, и я автоматически отхожу от двери, чтобы позволить ей пройти. Она так близко, что я могу дотронуться до неё. Её бледная кожа почти сливается с белым платьем. Когда она проходит мимо, я задерживаю дыхание. Она поворачивает направо и скрывается во мраке коридора. Я неуверенно следую за ней, держа в дрожащих руках фонарик, который освещает коридор. Очертания подошв. На полу на ковролине лежит человек.

– Папа, – шепчу я. – Нет, нет, нет, папа!

У меня подкашиваются ноги. Я прислоняюсь к стене. Мне приходится сосредоточиться, чтобы ставить одну ногу перед другой. Мама замерла прямо перед ним. Папа лежит на полу с закрытыми глазами. У меня кружится голова. Он что, умер?! Она что, убила его?!

Я собираюсь прыгнуть вперёд, но внезапно по коридору разносится хриплый раскатистый хохот. Кто-то смеётся там, в тени, и я застываю, не закончив движения. Вороний смех принадлежит женщине.

Мама опускается на корточки. Хочет помочь папе? Какого чёрта здесь творится?! Я так напуган, что тело перестаёт слушаться. Губы, руки, ноги – всё трясётся, как будто вокруг лютый мороз.

Мама шарит рукой по полу – и хватает предмет, сверкнувший в свете телефонного фонарика. Стальной разделочный нож. Смех становится громче, но смеётся не мама. Её холодное лицо лишено эмоций, словно она всего лишь пустая оболочка. Смех доносится из тени, и когда я вижу силуэт высокой женщины в конце коридора, у меня отвисает челюсть. Она как бы плывёт над полом, а её руки и ноги неподвижны. Наконец она останавливается за спиной у мамы.

– Алина, – слышу я свой голос.

Её руки безвольно висят вдоль тела, голова склонилась к плечу, а за падающими на лицо чёрными растрёпанными волосами едва различима улыбка. Она поднимает костлявую руку и кладёт маме на плечо, а потом медленно наклоняется и что-то шепчет ей на ухо. Мама медленно кивает и высоко вскидывает руку с ножом, направленным на папу.

Время останавливается. Лезвие ножа сверкает на свету. Лишённое эмоций белое лицо мамы. Очертания женщины, которая смотрит на меня из тени никогда не закрывающимися глазами.

И вдруг я будто бы прихожу в себя. Я мчусь по коридору. Я молча хватаю маму за руку. Она стонет. Я валюсь на пол и слышу звук упавшего ножа. И в этот момент Алина заходится в приступе хохота.

Я подползаю к папе и прикладываю ухо к его губам. Я слышу его дыхание и вижу, как вздымается и опускается его грудь. Касаюсь папиной щеки. Тепло его кожи согревает мою ладонь. Он жив, слава богу, он жив!

– Папа! Ты слышишь меня? – шепчу я. – Ты слышишь меня, папа?

В темноте происходит какое-то движение. Мама на четвереньках выползает из мрака в луч света.

– Мама! – говорю я в отчаянии. – Это я! Это я, Хенрик! Ты слышишь, мама?!