Мир

На смену норд-весту, тяжёлому и хмурому, утомительно-неодолимому, прилетел тёплый, лёгкий весенний ветерок, подрагивая и посвистывая со всех сторон. Он играл со всеми: с волнами и с цветами, с листьями и вереском, бородой пастора и девичьими локонами, надгробными венками и нарядом невесты, его игривое дыхание осушало самые непролазные болота. И всё, что могло расти, росло, и всё, что могло цвести, распускалось; а всё отжившее никло, раздувалось и распускало из себя кишевшие и множившиеся ростки и почки, погибая и давая им жизнь.

…Энок выдерживал суровую борьбу. Стоило ему поверить, что Господь не закрыл перед ним дверь милосердия своего, он возрадовался от всего сердца.

Ларс Нордбраут и Гури-приживалка говорили Эноку, что лишь теперь он стал настоящим христианином; ибо душа его смягчилась. И как они полагали, ему следовало радоваться, даже гордиться тем, что Бог посчитал его достойным пройти испытание в огне великой борьбы.

И Энок соглашался с ними. Только бы его вера не пошатнулась. Но сам он знал лучше кого бы то ни было, что́ у него на сердце; и он порой мучился опасениями, хватит ли ему Божьей милости для того, чтобы успешно завершить борьбу.

Эти опасения Ларс называл «духовной бдительностью»; слава Богу, что Он не обделил нас ею. Да, пожалуй, это хорошо. Но мир? Плохо то, что Энок уже не мог обрести мира и покоя.

Удивительное беспокойство овладело им; он хватался то за одно, то за другое; постоянно ища чего-то нового, отбрасывая одну мысль за другой. Он уже не ощущал столь ясно Божью волю и предназначение, уповая лишь на слово Писания. Но слов было множество, а его духовный кругозор мал; что бы он ни предпринимал — на всё находились свои слова, и чаще всего он чувствовал, как блуждает, подобно слепому.

Энок пытался уразуметь евангельскую свободу, о которой говорил Ларс, не придавая большого значения повседневным мелочам. Анне он позволил делать всё так, как она считала нужным; в этом мире, как ни крути, всё образуется. Но ему казалось, что раньше он чувствовал себя увереннее, ощущая присутствие Святого Духа в сердце и следуя ему.

Крепость, возведённая им против дьявольских соблазнов — слова о том, что не следует горевать, — рухнула. «Не беспокойтесь о дне грядущем» — разве это не означает «не думайте о завтрашнем дне»? Нам следует думать о будущем, полагал Ларс, нам лишь не следует о нём «беспокоиться». Это было безусловно верно. И это немало облегчило муки совести; Энок сам видел, что невозможно жить, ни о чём не задумываясь. Но всё-таки уверенность Энока пошатнулась, и вера его ослабла; отличить «предусмотрительность» от «беспокойства» он не всегда был в состоянии; часто он находил, что земные заботы отягощают его. И думал, вдруг явится Жених и застанет его спящим…

Неуверенным, неуверенным был Энок; неуверенным — и одиноким. Что будет, если дьявол приступит к нему; у него нет твёрдой опоры. То, что Ларс навещал его, было утешением, и Энок больше не отказывал ему в том, чтобы усадьба Хове служила местом для проповедей. Но даже лучшее, чем способен помочь человек, разве поможет оно, если вдруг что случится?

Но значит, так и должно быть. Энок не смел ожидать большей милости, нежели другие дети Божьи. Да, это опасно, утверждал пастор, лелеять в себе это сладкое ощущение мира и покоя, отвергая Святой Дух. Посмотрите на этого Сёрена Сому, который в последнее время нашёл себе стольких приверженцев в Осе; разве и он не твердил об отвержении Святого Духа? И всё же он был лжепророком самого последнего сорта. Отрицал крещение детей, отвергал христианские благодеяния, пророча время Судного дня тому или другому против Священного Писания; а вдобавок к тому провозглашал «духовный брак», в котором зачастую не было ничего духовного. Зато он обрёл «мир» и «свидетельство Святого Духа»! Нет, нам надлежит придерживаться Писания и искать Святой Дух в церкви.

И потом нам следует довериться Господу. Крепко держать длань Спасителя, как бы сумрачно не было вокруг нас и внутри нас. Пожалуй, это и хотел Господь показать Эноку в тот вечер, явив ему неоспоримое свидетельство милости своей. Надеяться на Бога и не предаваться мрачным размышлениям. Сделаться простым и верить, как дитя, в милость Господа, и не слушать дьявола. Лишь смеяться над искусителем, указуя ему на дверь. «Приступи ко мне лукавый — покажу ему, как щит, Твои раны, Твою кровь, и тотчас от меня бежит…»

Было и ещё нечто важное, над чем следовало поработать. Богу не были угодны мыслители и больные; Он желал иметь здоровых, жизнерадостных работников. Их труд должен приносить пользу, ибо вера проявляется в деяниях. Вера обретает жизнь в деятельной любви; нам надлежит быть добрыми прихожанами, порядочными горожанами и вдохновенными работниками. Здоровым трудом одолеть дьявола легче, чем молитвой, как утверждал Лютер, а праздность во всех её видах была главным искушением лукавого.

…И Энок трудился.