Мир

И мир казался раем мне.

Ее увидел я однажды,

На ярмарке субботним днем.

В своем изящном экипаже

Она умчалась, но с тех пор

Покоя в сердце я лишен

И не горюю о пропаже.

Не в силах пыл души унять,

Я расспросил о ней всю площадь,

Надеясь имя разузнать,

Что мне ценнее всех сокровищ.

Я жил отныне для того лишь,

Чтоб с нею встретиться опять.

Недели шли. Субботы новой,

Как чуда божьего, я ждал.

И только видел лик знакомый,

Из раскаленных чувств кинжал

Все глубже в грудь себе вонзал,

Стыдясь своей крови безродной…

Утратив напрочь всякий сон,

Своим бессильем искалечен,

Ночами был я погружен

В раздумья о грядущей встрече.

В уме был замысел намечен,

Что стал теперь моим грехом.

Вокруг ее прекрасной шеи

Из звезд ярчайших жемчуга

Дарили ей свое свеченье.

Я целый мир хотел тогда

Ей подарить… И вот судьба!

Приметил в лавке ожерелье…

Клянусь, священник, прежде я

Украсть не помышлял ни разу!

Бывало, голодал три дня,

Я умирал, но крошки даже…»

Он всхлипом вдруг обрезал фразу

И силился прийти в себя.

Слеза блеснула, словно искра.

Мелькнув поблекшим рукавом,

Он стер ее движением быстрым

И продолжал: «Ведь я не вор…

Но в помешательстве своем

Я за ночь всем рискнуть решился.

И за ночь все я потерял…

От страха сделался неловок —

Владелец лавки поднял гам

На мой неосторожный шорох.

Я прочь рванулся, но за ворот

Меня схватил он, как капкан.

Я был тогда подобен зверю,

Что очутился в западне.

Он лезвием хотел замедлить

Мои метанья, но, к беде,

Тот нож я выхватил в борьбе

И устремил в его же шею.

Чужая кровь по мне лилась

И застывала черной глиной…

Я для себя избрал бы казнь

И муки совести смирил бы,

Но вот уж для моей могилы

Сам океан разинул пасть…»

Челом уткнувшись в деревяшку,

Он отвернулся и замолк.

Сквозь пожелтевшую рубашку

Был виден каждый позвонок,

И тяжким вздохом он итог

Подвел печальному рассказу.

«Я с детства в край свой был влюблен,

Пусть он другим казался хмурым,

Плененным ветром и дождем,

Я наслаждался, как же чудно

Поля сияньем изумрудным

Преображают все кругом.

И как холмы, врезаясь в тучи,

Оберегают дом от гроз.

Там водопадов рев тягучий

По скалам пеньем эха полз.

Я у озер хрустальных рос

Под сводами лесов могучих.

И не желал бы никогда

Покинуть остров, сердцу милый.

Нигде прелестней уголка

Не представлял я в этом мире

И счастлив жить был в той долине,

Где расцвела моя душа…»

Так говорил во тьме священник.

Хоть речь его была тиха

И безмятежна, легкий трепет

Тех светлых дней проник в слова.

Над мачтой вспыхнула звезда

И утонула в спящем небе.

В забвенье жара различив

Спокойный голос, узник слабый

Раскрыл глаза и обратил

К нему лицо щекою впалой.

Тоску, что сердце разрывала,

Он любопытством усмирил.

Не видевший просторов ярких,

Он жадно слушал каждый слог

И будто сам в полях янтарных

Бродил у зелени холмов,

Целя дыханием ветров

Лоб, опаленный лихорадкой.

«Там, у подножья гордых скал,

Любуясь утренним туманом,

Что мягкой дымкой укрывал

Равнину, словно одеялом,

Окрашенным рассветом алым,

Во всем я видел божий дар».

Больной вдруг усмехнулся мрачно

И прошептал из темноты:

«Здесь, в заточенье мглы и качки,

Средь воплей, рвоты, духоты

Отца небесного черты

Ты забывать уж верно начал…»

Священник поднял ясный взгляд

И посмотрел сквозь сумрак трюма

На узников, лежащих в ряд,

Прильнувших к ржавчине угрюмо,

С просмоленной доской под ухом

И тенью смерти на плечах.

Белели пятнами лохмотья

На фоне черного холста,

А из угла теплились болью

Почти угасшие глаза.

Он заглянул в них и сказал:

«Здесь в каждом есть Его подобье.

Творец в творении своем

Нам предстает. Весь мир — творенье.

И океан, что за бортом

В ночи обрел успокоенье

От безустанного волненья,

И одинокий бриг на нем.

И тесный трюм с его стенами,

Израненный со всех сторон

Решеток острыми клинками,

И каждый, кто приговорен

Навек покинуть отчий дом,

Томясь без солнца месяцами.

И души в кандалах грехов,

И та душа, что просит робко

Об избавленье от оков,

Омыв слезой следы порока.

И новый мир за горизонтом,

Куда ведут нас тропы волн.

Он встретит нас восходом дивным…

На золотых его долах

Не будет счета рекам чистым,

Плодам медовым на ветвях

И предиковинным зверям,

Бродящим важно по долинам…»

Он замолчал: больной дремал

Тем сном, что исцеляет тело,

И в грезах до утра блуждал

По бесконечной глади неба.

Дыша надеждой, сердце пело

Под райских птиц веселый гам.

Касаньем легким бриз соленый

Позвал корабль снова в путь.

Самой стихией заклиненный,

Он парусам наполнил грудь,

Спеша на край земли взглянуть

Своей душою обновленной.

Чешуя. Ксения Алексеева

«Почему-то тишину часто сравнивают с миром. По мне, это совсем не так. Наоборот. Она — гулкая, глупая, как чувство западни. В которую я попала. Совершенно случайно, пока пыталась жить как все. Учеба, работа, счета, накопления, еда в контейнерах, стирка, дорога, дверь на замок, но я где-то потеряла свой ключ. А мир, он другой…»

Опять кричит будильник, прерывая слайд-шоу невеселых мыслей о бытие. Рука на тумбу, поиски телефона. Нет лишней пятиминутки, нужно собраться и ехать на работу. «Сегодня сдавать отчет, про который начальник шипел две недели, хотя отчет был готов и отправлен еще четыре дня назад. Как это в духе времени — никому не верить и всех осуждать».