Мир Чарльза Диккенса

В последние десять лет жизни стремление к общественному порядку сделалось у него особенно сильным. Шестидесятые годы прошлого века едва ли могут показаться нам временем, когда все было дозволено, и, с нашей сегодняшней точки зрения, мы никак не признаем, что отличительной чертой той эпохи была утрата Британией могущества и влияния. Однако Диккенсу (подобно многим скромным и законопослушным сегодняшним потомкам скромного и законопослушного класса мелкой буржуазии) казалось, что мир рушится. Многие очерки, написанные в его журнале «Круглый год», прямо направлены против роста насилия и хулиганства. В 1861 году он выступает против бродяг, вскоре после этого разражается в «Земле Тома Тиддлера» негодованием против скверны, в которую обратил свою жизнь богатый отшельник^{134}. В статье же «Хулиганы» он писал:

«Отъявленного рецидивиста всегда можно упечь на три месяца. Когда он выйдет из тюрьмы, он будет все такой же отъявленный рецидивист. Значит, надо снова его засадить. „Помилуй бог, — возопит Общество защиты обиженных хулиганов, — это все равно, что приговорить его к пожизненному заключению“. Именно за это я и ратую… когда я вижу, как он позорит женщин, идущих воскресным вечером из церкви, я думаю, что с него мало шкуру спустить за это…»

С пятидесятых годов безудержно росло его восхищение полицией (в особенности детективами Лондона, Ливерпуля и других крупных городов); теперь он приходит к убеждению, что у полиции недостаточно сил, что общество мало помогает ей. Мысли для него не новые — вспомним его возмущение кулачным правом американских прерий в 1846 году: «Иначе нас ждет участь Дальнего Запада и нож мясника». Он был готов к решительным действиям. В 1853 году, когда подручный булочника «использовал уголок за воротами нашего дома для своих надобностей», Диккенс ограничился внушением. Но единственным результатом его увещеваний было то, что нарушитель приличий повел себя «очень дерзко». В шестидесятые годы он действовал решительнее. Ему повстречалась компания молодых ирландцев, возвращавшихся навеселе с какой-то пирушки и выкрикивавших непристойные и оскорбительные выражения. Он не отставал от них, пока не показался полисмен, а затем потребовал задержать девицу, которая осталась в одиночестве, когда шумная компания дала тягу. И как ни упирались полисмен и мировой судья, он, потрясая уголовным кодексом, настоял на возбуждении дела против девушки. Наутро он даже явился в суд. На молодой ирландке как воплощение скромности белел свежий чепчик. Диккенс рассказывает о происшествии не без юмора, однако у него нет ни малейших сомнений в своей правоте. Мне лично эта история не по душе, другие воспринимают ее иначе, но, главное, она показательна для его отношения ко всему, чем живет общество.

Сент-Джеймс Холл.

В 1865 году губернатор Эйр жестоко подавил восстание на Ямайке. Некоторые интеллигенты-либералы, вроде Милля и Герберта Спенсера, возмутились действиями губернатора. Другие — Карлейль, Рескин, Теннисон — выступили в его защиту. К ним примкнул и Диккенс. Его выступление в пользу твердой власти обычно извиняют преклонением перед Карлейлем. Но в письме к Сэржа от 30 ноября 1865 года он недвусмысленно указывает на две причины, побудившие его выступить с поддержкой крутых действий губернатора: неприязнь к миссионерским заботам о неграх, когда в Англии простой народ погряз в нужде, и беспокойство, что английское правительство не способно управлять страной.

«Восстание на Ямайке тоже весьма многообещающая штука. Это возведенное в принцип сочувствие чернокожему — или туземцу, или самому дьяволу в дальних странах, — и это возведенное в принцип равнодушие к нашим собственным соотечественникам в их бедственном положении среди кровопролития и жестокости приводит меня в ярость. Не далее как на днях в Манчестере состоялся митинг ослов, которые осудили губернатора Ямайки за то, что он подавлял восстание! Итак, мы терзаемся за новозеландцев и готтентотов, как будто они то же самое, что одетые в чистые рубашки жители Кэмбервелла, и их можно соответственно укротить пером и чернилами… Если бы не чрезмерное нетерпение и поспешность чернокожих Ямайки, все белые были бы истреблены, даже не успев заподозрить неладное. Laissez-aller[27] и британцы никогда, никогда, никогда!..»^{135}.