Мир Чарльза Диккенса

Конечно, интеллектуалы так же правы, как и ученые: в Диккенсе всегда жили бок о бок странный и восприимчивый ребенок с необычным мироощущением, отец семейства, реформатор — деятельный, знающий, остроумный, нетерпеливый, болезненно чувствующий несправедливость — и одновременно светский человек. Держать все это в равновесии Диккенсу всегда было непросто. По отрывку о страшной маске и зловещем картонном человечке сразу видно, каким психологическим перегрузкам подвергался юный Диккенс, хотя викторианцы не разделяли нашего убеждения (конечно, вполне абсурдного), будто ребенка надо всячески оберегать от них. Постараемся же, насколько возможно, понять, в каких условиях протекало детство Диккенса, если оно породило ту болезненную душевную напряженность, которая впоследствии столь плодотворно сказалась на его творчестве.

Семья

Отец Чарльза Джон Диккенс служил чиновником в финансовом управлении морского ведомства. Когда у него родился сын, ему было двадцать шесть лет. Женился он в 1809 году на восемнадцатилетней Элизабет Бэрроу, дочери Чарльза Бэрроу, который занимал в том же ведомстве должность главного кассира, связанную с большой материальной ответственностью. Существует подробная родословная семейства Диккенсов и семейства Бэрроу, но это лишь одни имена, и мы не можем почерпнуть из них никакого представления о предках писателя. Чарльз Диккенс был бы, наверное, только рад этому. И хотя в зрелом возрасте он жестоко высмеивал грубые претензии людей вроде мистера Баундерби из «Тяжелых времен», которые самостоятельно пробились в жизни, сам он являл собой блестящий, словно бы предназначенный для романа пример преуспевшего викторианца и прежде всего торжества викторианской заповеди: «Полагайся сам на себя». Вся первая глава «Мартина Чеззлвита» — сплошное издевательство над теми, кто только и думает что о предках и фамильном древе. Для Диккенса человек существует лишь сам по себе. Однако, как бы он ни презирал наследственные привилегии, он не мог, будучи представителем среднего класса викторианской Англии, совсем не заботиться о своем происхождении и положении в обществе. Юность его протекала в годы Регентства^{2}, когда аристократия еще позволяла себе публично третировать средние классы. Но ушли в прошлое те времена, когда принадлежавшие к среднему сословию героини Сэмюела Ричардсона — Кларисса Гарлоу и Гарриэт Байрон^{3} — или позже героини романов Фанни Бёрни — Эвелина и Сесилия^{4} — могли опасаться, что их оскорбит или даже похитит какой-нибудь знатный повеса. Героиня Джейн Остин — Элизабет Беннет уже дает отпор аристократическому высокомерию леди Кэтрин де Бёр^{5}: нынче, мол, люди не терпят покровительственного тона — времена не те. В дни юности Диккенса — свидетельство тому его ранние романы и очерки — цвет аристократии открыто позволял себе нагличать и обирать простодушных, как это было принято у щеголей и повес XVIII века. Вспомним, как говорила мисс Питоукер в «Николасе Никльби»: «Есть что-то в его наружности очень… боже мой… боже мой, как это слово?.. …Как это называется, когда лорды сбивают дверные молотки, бьют полисменов, играют на чужие деньги и делают всякие такие вещи?.. Ах, да! Что-то аристократическое!»

В рассказе о том, с каким женским достоинством парировала Кэт Никльби пьяные атаки сэра Мальбери Хоука и как ее брат Николас храбро и мужественно ринулся на возможного соблазнителя сестры, выразилось сопротивление мелкого Дворянства последним не ловким выпадам наглой аристократии. Мелодраматический язык этих сцен наводит на мысль, что они пришли скорее с подмостков, чем из жизни. И все же для читателя этого романа, опубликованного в 1839 году, в них была, очевидно, своя жизненная правда. Со временем эта потребность социального самоутверждения у Диккенса ослабевает, хотя нельзя сказать, что он когда-либо полностью освободился от распространенного в Англии снобизма: он любил говорить о стаффордширских предках отца и, как это ни прискорбно, до конца дней своих пользовался в качестве экслибриса поддельным дворянским гербом. Впрочем, став писателем с мировым именем и по-настоящему утвердившись в обществе, он мог уже быть самим собой и теперь прямо заявлял, что своего места в жизни добился сам, без чужой помощи, упорно следуя собственным путем.

Однако в молодые годы это стремление обязательно подчеркнуть, что тот или иной человек происходит из дворянской семьи, весьма ощутимо в его романах и письмах (кто такой мистер Пиквик, если не джентльмен, располагающий независимыми средствами? Кэт и Николас Никльби вызывают к себе сочувствие, потому что они из недавно обедневшей дворянской семьи; Оливер Твист по рождению дворянин). Это пристрастие к дворянству, конечно, было семейным — наверное, классовое сознание было тем ощутимее в этой семье, что она еще только готовилась занять место в обществе. С социальной точки зрения Диккенс начал свою жизнь за пределами того круга, к которому мечтал принадлежать. По свидетельству людей, давно знавших Диккенсов, «семья эта была не без гонора»; и этому можно верить.