Мир фантастики 2014. На войне как на войне

– Русские солдаты… к вам обращается… германское командование…

Ревливый, оттененный жестяным дребезжаньем голос. Обстрел не прекратился, но говорящий выверенно и четко врубал слова между взрывами:

– …единственный случай… выбрать свою судьбу… вам предоставлен…

Воронов втиснулся в ближайшую стрелковую ячейку (там уже были трое бойцов, а вслед за комбатом ввалились еще); приподнялся, опираясь о чьи-то плечи. Краем глаза приметил: вдоль всей траншеи так же безрассудно повыставлялись над бруствером головы в касках, в пилотках… Толку с того выглядывания – хрен. Трупы, воронки, битое железо – вблизи; пылевые столбы, взблески, смутное множественное движение – далеко, почти у горизонта… вот и все, что удалось рассмотреть. Покойный ныне комбат черными словами крыл тех, кто обустраивал здешнюю позицию. Траншею вырыли по самому гребню холма, без учета, что западный склон выпирает этаким округлым взлобком. Вот и получилась вдоль подножия изрядная мертвая зона. В ней немцы спокойно накапливались для атак, из нее же сейчас лязгали-дребезжали их щедрые посулы:

– …тем, кто сдастся в плен… жизнь, хорошее обхождение… тем, кто отдаст… комиссара или офицера… живого или мертвого… денежное награждение… тем, кого большевики… держали в тюрьме… дадим паек… уважаемую работу…

Кто-то по-знакомому бесцветно орет невдалеке:

– Братва, не ведись! Свистят, курвы! Таких, как мы, они прямиком в земельный отдел!

А мертвый жестяной голос по-провизорски скрупулезно довешивает мертвые жестяные слова:

– Теперь вы имеете…. очень мало времени… думать.

Всё. Замолчал. И метрономное буханье взрывов показалось гробовой тишиной.

После пакта было много рассуждений, что у немцев развитая авиация, передовая химия… Почему всегда забывалась психология? Ведь каковы мастера! Не взяли нахрапом – пошли выматывать души «психическим» обстрелом; теперь, наверняка уже зная, кто засел в здешней траншее, организовали для командиров-комиссаров повод… э, нет – причину бояться своих бойцов… А вот что все сии ухищрения – из пушки по воробьям, что здесь уже ни огневых средств, ни путных командиров, да и бойцов-то осталось… Недоработала фрицевская разведка. Значит, и у них не все уж так уж…

Ладно. Кто-то здесь давеча самоедствовал на тему о пользе? Сейчас-то дело не в управлении огнем, не в обходах с охватами, сейчас дело как раз по специальности!

То ли осознанно, то ли по наитию выдержав потребную паузу, Воронов без спешки, разлаписто (старательно привлекая к себе внимание) выбрался из ячейки в траншею. Тщательно выверяя расстояние двумя сложенными пальцами, как это проделывал товарищ Калдиньш, сориентировал козырек фуражки параллельно бровям. Удостоверясь, что на него смотрят, демонстративно вынул из нагрудного кармана партбилет, дунул между страницами, спрятал обратно, аккуратно застегнув пуговицу. А потом сказал – вроде бы и негромко, но слышало наверняка полбатальона:

– Дураки немцы, а?

Не таких слов ждали теперь от комбата. На обращенных к нему лицах стронулось проступать что угодно, кроме согласия. Удивление, разочарование, презрение (отнюдь не к врагу)… Зато взварившийся гомон дал Воронову повод возвысить голос – так, чтоб (упаси господи!) не смахивало на агитационную речь:

– Что, не немцы дураки, а вы?! – Теперь его должен был слышать весь так называемый батальон. – Не поняли, что сейчас было?! Вот должен бы соврать, но уж черт с вами, скажу: до их «воззвания» я думал, наше дело – хана. Спасибо немецкому командованию, обнадежили, – он старался напустить в голос как можно больше сарказма. – Эти глупцы сдуру показали, что боятся. Да, нас мало, у нас нет пушек и минометов…

– И пулемет один остался, – заспешил вставить кто-то, – и патронов с гулькин…

– А они – боятся! – рявкнул Воронов. – Понимаете?! Боятся, что не смогут управиться быстро! Подкрепления на подходе! И они это знают!

Он перевел дух. В образовавшуюся паузу никто не втиснулся.

– Ну а если кто-то вообразил, будто господа немцы проявили гуманность… – Воронов криво ухмыльнулся, голос его сделался ледяным. – Я не буду грозить расстрелом. Я, мягкотелый интеллигент, ненавижу стрелять в своих.

На «мягкотелого» откликнулись смешками.

А Воронов продолжал:

– Я просто не буду мешать тем, кто купился, свинтить туда… к гуманистам. Потому что не помешать – означает шлепнуть так же верно, как самому давануть спусковой крючок. Только – уж извиняйте! – сам с вами не пойду. Так что хрен вам вместо фрицевского вознаграждения.

Заржали уже совсем по-хорошему. Кто-то выдохнул: «А майор-то, даром что очка – грубой в доску!»

Воронов вытащил платок, утер взмокревшие щеки. Он вдруг с ужасом понял, что не знает, как закруглить разговор, не сбив впечатления. Оттого просто каким-то ангелом со небеси показался взмыленный боец, тяжело задышавший в самое ухо:

– Товарищ майор, вас просят к пленному! Что? Не знаю. Просят скорее, что-то там важное…