Мир Гаора (СИ)

   Стоявший рядом Новенький плечом подтолкнул Гаора, и тот шагнул вперёд, едва не упав.

   - И ты живой?! - удивился надзиратель. - Старший, в работу его сегодня отправишь, хватит ему отдыхать и учиться, пусть паёк отрабатывает.

   - Да, господин надзиратель, - спокойно ответил Старший. - Лохмача в рабочую бригаду.

   - Двоих за пайком, - распорядился надзиратель, - в остальном сам знаешь.

   - Да, господин надзиратель, Восьмой, Двадцатый, пошел!

   Строй мгновенно рассыпался. Воздух в камере заметно и быстро теплел, дыхание уже не клубилось паром. На подгибающихся дрожащих ногах Гаор побрёл к параше. Надоело ходить под себя. Кто-то его поддержал сзади за бока, не дав споткнуться и упасть прямо в унитаз.

   - Начнёшь трепыхаться - опять прикуём. Понял, Лохмач?

   По голосу это был Гладкий. Не оборачиваясь, Гаор прохрипел:

   - Лезть не будете - никого не трону.

   Сзади хохотнули.

   - Да не будь приказа, на хрена нам твоя задница. Иди ложись, поедим и обработку начнём.

   Гаор резко развернулся, выбросив в ударе скованные руки, но удар пришёлся в пустоту, а ещё кто-то схватил его сзади за шею и, пропустив пальцы под ошейник, пережал ему дыхание.

   Пришёл в себя Гаор уже лежа на боку между двумя плотно зажавшими его телами. Но не на полу, а на нарах. Задний был в нём и одной рукой придерживал за ошейник, а другой гладил его по боку и бедру. Передний, лежа с ним лицом к лицу, одной рукой прижимал к нарам его стянутые по-прежнему наручниками запястья, а другой гладил и щекотал ему мошонку и член.

   - Ну вот, - улыбнулся он Гаору, когда тот открыл глаза, - сам видишь, расслабился, не дёргаешься, и боли нет.

   - Отпустите, парни, - безнадёжно прохрипел Гаор, - что ж вы со мной делаете?

   - К работе готовим, - ответил сзади Десятый.

   - Плохо сработаешь, всю камеру подставишь, - сказал лежавший спереди Гладкий.

   Гаор прикусил губу, удерживая крик, уже не боли, а отчаяния. Его сделают палачом, и он никак не сможет этому помешать, потому что его сопротивление отправит на смерть всю эту двадцатку. Сволочи, что же они с нами делают? Самое... святое, последнее отнимают.

   - Тебе и так лишний день дали, - безжалостно продолжил Гладкий. - Велено было, чтоб ты с третьего дня работал, а сегодня четвёртый. Сейчас мы доведём тебя и поесть дадим, передохнёшь немного.

   - А поить когда? - спросил над ними Седьмой.

   - В предварилке, - ответил издалека Старший, - а то он перегорит с непривычки.

   Гаор зажмурился, чувствуя, что умелые руки парней доводят его до неизбежного, противного здесь и сейчас до судорог, до рвоты. И попросил:

   - Придуши.

   - Лёгкой жизни хочешь, - засмеялся сзади Десятый.

   - Тебе прочувствовать надо, - сказал Гладкий, - а то так и не научишься.

   Гаор из последних сил напрягся, пытаясь помешать неизбежному, но его тело в который раз за эти дни предало его, забившись в неуправляемых судорогах. И снова даже не беспамятство, а оцепенение полной беззащитности.

   - Ну, вот и молодец, - чья-то ладонь погладила его по лицу, - отдохни.

   Он почувствовал, как его отпустили и успокаивающе похлопали по плечу.

   - А ничего, - звучали далекие смутные голоса, - привыкает.

   - Ничего, на допросах он злобу скинет, нормально будет.

   - Подстилка он никудышная.

   - Ты сам на какой день прочувствовал? Забыл, как тебя всей сменой учили?

   - Ничего, пусть полежит.

   - Старший, на сынулек его ставить нельзя, не сработает.

   - Не учи.

   - Подберут ему клиента.

   - Твоя-то какая печаль?

   - А за его дурость расплачиваться чья печаль?

   - Давайте лопайте, сейчас пойдём.

   - А ему?

   - Сдурел, Младший? Его ж от пойла если вывернет, то лучше, чтоб пустой был.

   Гаор слышал и понимал, не желая понимать. "Лучше бы убили", - с отрешённой печалью подумал он. Что за "пойло" ему должны дать, он не знал, но догадывался, что это как-то связано с "работой", то есть насилием по приказу. В самых страшных россказнях о пресс-камере "губы", о Тихой Конторе, о лагерях пленных он не слышал о таком и подумать не мог, что с ним такое сделают. И что он позволит это сделать. Ну, сержант... и тут же понял, что потерял право так себя называть даже мысленно. Да, его загнали к краю и... и он переступил через край. Стал тем, кого презирал и ненавидел больше всех. Стукачом, палачом и подстилкой. Всё, кончили его, был человеком, а стал нелюдью , всё.

   - Вставай, - тронул его за плечо Старший, - пора.

   Гаор тяжело повернулся на живот и, оттолкнувшись скованными руками от нар, встал. Его тут же шатнуло, но он устоял. Старший пытливо осмотрел его.

   - Смотри, дурить не вздумай, - строго сказал он, - успеешь в "печку".

   - И других за собой не тяни, - кивнул, стоя рядом, Седьмой.

   - А если... я... один... буду? - с трудом выталкивая слова, спросил Гаор.

   - Один ты не будешь, - ответил Старший. - Работаем всей камерой, полной бригадой, и круговая порука у нас, понял, Лохмач?

   Гаор кивнул и протянул к нему скованные руки.

   - Сними.

   - Потерпишь, - отрезал Старший. - Всё, парни, пошли. Девятый, дневалишь. С Лохмачом...

   - Мы, - ответил Новенький, становясь рядом с Гаором и беря его за руку повыше локтя. - Младший, с другой стороны встань, шатает его.