Мир Гаора (Сон 1-10) [СИ]

Воздушные тревоги повторялись теперь несколько раз за сутки. И если днём согайны охотились за армейскими колоннами, то по ночам упрямо рвались к Аргату. Зенитчики и истребители старались перехватить армады ночных бомбардировщиков на дальних подступах, но иногда над Аргатом разыгрывались настоящие воздушные бои, и сбитые — и свои, и чужие — падали на те же дома. Согайны стремились, даже умирая, выполнить приказ уничтожения вражеского потенциала. Тщательно продуманная и пунктуально выполняемая светомаскировка нарушалась пожарами, высвечивая мишени следующей волне бомбардировщиков. Днём развалины убирались и, по возможности, ремонтировались. «Шустряки» из Арботанга споро обшаривали развалины и обломки, утаскивая всё, что могло как-то продаться и, как негромко болтали, добивая раненых. Пойманных полиция расстреливала на месте, но меньше их не становилось. Война же. Кому война — тётка злая, а кому — мать родная. Каждый сам за себя, только Огонь всем светит, и то… кого греет, а кого и сжигает.

Жизнь, конечно, изменилась, но не настолько, чтобы уж совсем. Прошлую войну помнили многие и пока особых отличий не замечали. Как был Аргат глубоким тылом, так — спасибо Огню — и остаётся.

Моорна теперь забегала домой только поспать. И то не каждую ночь. Потому что к обычной работе — беготне-писанине — добавились дежурства в придомовом убежище и квартальном госпитале. Правда, от дежурств в наблюдательном пункте на крыше её освободили из-за зрения. В прошлую войну она была девочкой, но кое-что и тогда замечала, и сейчас, вспоминая, сравнивала. Да, Аргат изменился. Хотя бы тем, что в ремонтных бригадах стало много… называть их рабами уже фактически запретили, правда, ещё не наказывая, а только устно осуждая, а быстро распространившимся прозвищем «лохмачи» не хотелось. И в госпитале три клеймёные санитарки-уборщицы и один такой же санитар, и в убежищах — и домовом, и в госпитальном, и в тех общедоступных, куда её загоняла внезапная тревога — она всё чаще сталкивалась с… клеймёными и напряжённо вглядывалась в мужчин, надеясь и страшась, увидеть… его. Ловила себя на этом, смущалась и отворачивалась, сердилась, даже злилась на саму себя, но снова и снова… Ведь на всё воля Огня, и самое невероятное, невозможное станет возможным. И вообще. Имеющий глаза видит, имеющий уши слышит, а имеющий мозги — сопоставляет и понимает. Занесло же её в музей «Войн и оружия». А там… пустячок, но как она понимает, многозначительный…

…Музей этот она знала хорошо, их гимназию каждый год на осенний праздник водили сюда на экскурсию, конечно, не такую подробную, как мальчиков, а весьма поверхностную и, ну, очень обзорную, с обязательным поклонением всем павшим в боях в центральном зале, да и потом в университете на практикуме по музейному делу бывала здесь не раз и не два, и в общем она экспозицию знала хорошо, почти на полуавтомате, и потому, уже начав подниматься по центральной парадной лестнице, остановилась, едва не упав, и вернулась вниз на первую площадку перед раздвоением. Что её остановило? Картина… картина не та! Там, где в обычных замках располагалось от пола до потолка и во весь простенок огромное зеркало, здесь всегда было столь же большое, многофигурное и многоцветное полотно. Оно и сейчас было, но… другое! Почему? Нет, зачем?! Саму картину она за пять мигов вспомнила, хотя раньше видела её только на иллюстрациях в энциклопедии по истории живописи. Воины-ургоры всех времён в едином строю, от самых древних и уже легендарных до вполне — на момент написания картины — современных, от вооружённых копьями и луками конников до… За её спиной негромко рассмеялись, и она обернулась.

— Здравствуйте, ург, — она запнулась, вспоминая имя экскурсовода.

— Приветствую вас, урге, — смягчил он улыбкой церемонность приветствия. — А вы первая, кто обратил внимание. И что вас так удивило?

— Я задумалась о причинах перемены в экспозиции, — честно ответила она.

— Конъюнктура, — вздохнул тот и не слишком весело улыбнулся. — Вы помните, что тут было раньше?

— Да, — она уверенно кивнула. — Огненное Очищение.

— Вот-вот. Очень реалистичное вплоть до натуралистичности. Как наши кони попирают дикарей-аборигенов, а фоном Огонь Очищающий карает их жалкие бревенчатые хижины и мерзких идолов.

Она начала догадываться, но молча ждала продолжения.

— И вот на осенний День Поминовения как каждый год все училища привозят к нам первые классы на обзорные экскурсии славных побед. Всё как обычно. А тут… — он опять усмехнулся. — Вы знаете, что теперь в военных училищах, в каждом, есть класс «лохматиков»? Да-да, готовят подсобников. И с ними дядьки, тоже лохмачи. Нет, форма, выправка, дисциплина… всё, как должно. И вот стоят они перед этим полотном, коллега тарабанит заученный текст, а они… молча смотрят. Дядьки ещё держат лица, а малышня… не все, но многие заплакали. А один вовсе… рукой тычет, там одна с распущенными белыми волосами под копытами, и в голос… «Эту мою мамку так, да?».

— Мамка это…