Мир госпожи Малиновской

Однако Стефан этого движения не заметил.

Какое-то время они сидели молча. Наконец Борович тихо заговорил:

– Ты плохой наблюдатель, Мишенька. Ты очень плохой наблюдатель. Такую ошибку ты делаешь всегда, когда начинаешь искать аргументы к наперед заданному тезису. А ты всегда находишь их немало. Таким образом можно любое марево встроить в реальность, но инкрустация эта останется лишь свидетельством гибкости воображения. Я не закидывал ногу себе за шею. Возможно, я и сразу пришел в мир в этой довольно неудобной, в этой… карикатурной позе. Это раз. Кроме того, я вовсе не считаю ее приятной. И наконец… я не влюблен в Богну. Возможно, было бы проще и ближе к твоему мнению обо мне – и ближе к так называемому человеческому естеству вообще, – если бы я влюбился в Богну. Но это предположение, увы, должно быть полностью исключено. Ты опираешься на слишком поверхностные данные. Слишком простецки комментируешь истинное дружеское чувство, которое я испытываю к госпоже Богне и которого никогда не скрывал.

Урусов слушал его с неуместным и раздражающим выражением притворного сочувствия, которого Борович не мог вынести.

– Несмотря на это, – добавил он спокойно, – я благодарен тебе за эту насмешливую жалость, которой ты желаешь дать понять, что не веришь в мою искренность.

– Но я же верю, верю, дурашка! – возразил Урусов. – Я свято верю, что ты говоришь в соответствии с собственным представлением, с представлением, которое ты тщательно препарировал и за которое изо всех сил держишься.

Борович развел руками:

– С тобой невозможно спорить.

– …сказал пациент врачу, – закончил Урусов.

– Если этот врач был психиатром… – заколебался Борович.

– Он был психоаналитиком, который хотел вылечить пациента раз и навсегда через представление пациенту его комплекса.

– И так увлекся, что попытался внушить ему собственные фантазии.

– Да что за черт! – взорвался Урусов. – Ты что, считаешь меня свахой, сводней?

– Нет…

– Думаешь, что мне аж свербит, чтобы двое предназначенных друг другу людей…

– Вот уж прямо предназначенных? – засмеялся Борович.

Урусов встал и отмахнулся от него.

– Все, хватит.

– Это будет лучше всего.

– Можно у тебя поспать?

– Да пожалуйста. Дам тебе пижаму. Могу даже шторы задернуть.

– Спасибо. Я лучше всего сплю при свете.

Борович сел с книгой у окна. Мишенька, раздеваясь и укладываясь на софе, отрывочными фразами рассказывал о своих ссорах с руководством общества эмигрантов, о двух господах, которые постоянно находят его и морят скукой, о вчерашнем приеме у Малиновских. Наконец он заснул.

Стефан уже привык к таким визитам Урусова. Он считал его одним из немногих близких людей, которые почти не смущали его своим присутствием и менее всего чувствовали себя зажатыми при нем. Но нынче он ощутил к Мишеньке явственную жалость или даже неприязнь. Как он мог позволить себе подобную бестактность, как мог выскочить со своими подозрениями?

«А может, он и Богне об этом говорил? – вдруг испугался Борович. – Может, они разговаривали об этом… В таком случае, сегодняшний фокус Мишеньки имеет куда более глубокое значение».

Сперва он даже хотел разбудить Урусова и спросить об этом, категорически потребовать правды. Однако, подумав, решил, что эта идея не похожа на правду. Богна не имела ни малейших оснований говорить с Мишенькой или кем-то еще о том, что было лишь фантазией, о том, во что она и сама-то не верила, что ей и в голову не могло прийти.

– Что не является правдой, – прошептал он решительно.

Однако он чувствовал себя настолько возбужденным беспочвенными подозрениями Урусова, что не мог читать. Тихо встал, взял шляпу и вышел.

Был полдень. Как всегда в воскресный день, улицы были полны народа. Нагревался асфальт и стены домов, жара усиливалась. В Лазенках, куда он забрел после бездумных двухчасовых блужданий, царила приятная прохлада, однако и тут хватало публики. По преимуществу это были молодые парочки. Женщины в легких, почти прозрачных платьях, и мужчины в светлых нарядах. Смех, визг и обрывки разговоров сливались со звуками танго: в парковом кафе играл оркестр. Белые квадраты столов щетинились стаканами с лимонадом и напитками. Он тоже хотел присесть, но осмотревшись, так и не заметил свободного места.

Он сел неподалеку, на лавку. Рядом отчаянно флиртовала парочка. Дальше – вторая и третья. Он стал смотреть на проплывающую мимо толпу.

«Это странно, – решил Борович. – Нет никого в одиночестве».

И подумал еще: «Вот утонченный метод выявления в себе потаенных желаний: у других есть свои самки, а меня-де это задевает, бьет по нервам, привлекает мое внимание, – значит, у меня подсознательно растет тоска, а может, и желание одарить и себя таким же сублимированным чувством любви. Что за абсурд! И все-таки даже такой тонкий человек, как Мишенька, не в силах оперировать иными категориями: шаблоны, шаблоны и шаблоны.