"Мир истории" или миф истории

В первом случае он создал теорию "Русской земли" в Поднепровье, связав с ней образование Древнерусского государства, отрицая при этом роль Новгорода, объявленного им северной факторией Киева [32]. Само же происхождение Поднепровской Руси он удревнил на много столетий, возведя ее к геродотовым сколотам (вопреки самому Геродоту). Во втором случае Рыбаков связал летописных Аскольда и Дира с мифическим Кием и, придумав династию Киевичей (с. 60), фактически ведет речь не о союзе славянских племен в Поднепровье, с VI в. принявшем название Русь, а о государстве, во главе которого стоял киевский князь, ибо династия, правящая в течение нескольких веков, — признак наличия государственности, а не родоплеменного строя. В такое противоречие Рыбаков попал именно из-за желания сделать личность Кия исторической, жившей в определенное время и основавшей туземную династию, существовавшую, по его словам, еще в IX веке. Тем самым академик по своему методологическому подходу оказался на уровне Яна Длугоша! И все это для того, чтобы развенчать мифический норманизм, якобы и ныне подрывающий устои нашей исторической науки. Но ведь в такие мифы о Кие и его потомках не верил ни один серьезный русский историк.

Вспомним, что Рыбаков ссылается на Стендер–Петерсена, утверждая, что норманизм не только живуч, но и претерпевает, так сказать, обновление. Кто же такой Стендер–Петерсен? Стендер–Петерсен (1893-1963) — один из крупнейших скандинавских ученых, специалистов по русской медиевистике. По отцу — датчанин, по матери — русский, этот ученый был прекрасным знатоком источников, глубоко уважал Россию, русский народ, его прошлое. Он никогда не задавался целью создать неонорманизм [33], как это утверждает Рыбаков. В своих многочисленных трудах он исследовал русско–скандинавские отношения. Он отрицал мнение, будто скандинавы в IX-X вв. были выше по уровню культуры, чем славяне, и совершенно справедливо указывал, что советская историография (40-50–х годов) упростила сложные вопросы русско–скандинавских связей в период древней Руси.

Но он доказывал, что название "Русь" — северного происхождения, а имена первых русских князей также скандинавские [34]. В этом он был не более норманистом, чем Соловьев, Ключевский и другие наши крупнейшие историки. Датский ученый писал: "Провести точную, однозначную грань между обоими лагерями (норманистами и их противниками. — А. Н.) теперь уже не так легко, как это было в старину. Нельзя даже говорить о двух определенно разграниченных и взаимно друг друга исключающих школах… в процессе создания русского государства скандинавы сыграли не роль основателей или завоевателей, а роль более скромную роль одного из многих исторических факторов" [35]. Так что же, собственно, неприемлемого для русского историка в утверждениях этого датского ученого? Но Рыбаков, приписавший Стендер–Петерсену желание заменить старый норманизм новым, относится к скандинавам и скандинавским ученым совсем иначе. Достаточно прочитать страницы в "Мире истории" о киевском князе Олеге (с. 62-68). Из летописи видно, что это был крупный государственный деятель, дважды победоносно ходивший на Византию, присоединивший к Киеву, где он закрепился, убив Аскольда и Дира, ряд восточнославянских земель (древлян, северян, радимичей, кривичей и т. д.) [36]. Имя Олега вошло в древнерусский эпос. А у Рыбакова это обманщик, варяжский конунг, истребивший династию Киевичей, предпринимавший заморские походы, "сопровождавшиеся чудовищными зверствами", совершаемыми именно варягами, скандинавами. Академик вспоминает при этом о жестокости норманнов во время их западных походов.