Мир хижинам, война дворцам

Керенский взял бумагу. Вчера австро–германцы заняли Зборов, сегодня вечером пал Тарнополь… Керенский был загнан в угол.

Голос его дрожал, когда он произнес:

— Я согласен… поставить эти вопросы… на обсуждение Временного правительства.

Грушевский радостно всплеснул руками:

— Вот видите, господа! Видите! Значит, согласны, согласны!..

— Я не согласен! — высокомерно ответил Петлюра. — В такой редакции не пройдет, господин министр! Вы поставите «на обсуждение», пятьдесят тысяч моих казаков сложат головы, а Временное правительство после этого отклонит наши требования! — Он взял бумагу и стал засовывать ее обратно в карман. — Как хотите, господин министр! Пока вы будете обсуждать вопрос, австро–германцы могут дойти и до Киева… Решайте сразу: или — или!

— Я готов гарантировать! — крикнул Керенский. Он торопился, пока бумага не исчезла, в кармане у Петлюры. — Но необходимы кое–какие уточнения. Процедура потребует времени, а дорога каждая минута! Прежде, всего — приказ, поиска выступают, а, мы тем временем обсуждаем здесь все детали. Вы со мной согласны? — Он обратился к Терещенко и Церетели, впервые поинтересовавшись чьим–то мнением, кроме своего.

— Я согласен! — поспешил Грушевский. — А вы, Владимир Кириллович?

Винниченко пожал плечами.

— Я возражать не буду, если богдановцы и полуботьковцы остаются здесь и каждый из этих полков немедленно разворачивается в дивизию.

— Но ведь это уже уточнения! — заметил Церетели. — Александр Федорович ясно сказал…

— Я не согласен! — снопа заявил Петлюра и даже притопнул ногой. — Или — или, а тогда — приказ!

Керенский вздохнул с облегчением: украинский лагерь раскололся — один за, один против, один воздерживается.

В этот момент в комнату влетел пшютоватый недоросль лет пятнадцати, в визитке, с белой розой в петлице. Это был Терещенко–сын, он выполнял при отце функции личного секретаря.

— Господа! Неприятные известия! В Киеве восстание!

— Что?

Все поднялись с мест, а Петлюра сел. Только Терещенко–отец продолжал спокойно разливать спотыкач в бокалы. Он наливал до половины — долить содовой сможет каждый по своему вкусу.

— Какое восстание? Что за восстание? — засуетился Грушевский, и глаза его испуганно забегали.

— Что ты городишь! — спокойно одернул сына Терещенко–отец. — Ты что, опять на взводе?

Терещенко–сын передернул плечом:

— Солдаты какие–то на хуторе Грушки…

— Машину мне! — крикнул Керенский.

— Успокойтесь, Александр Федорович! — проворковал Терещенко–отец. — Зачем машину? Куда вы ночью? Надо выяснить…

— Поручик Нольденко! — заметался Грушевский. — Где барон Нольденко? Панна София!

Двери в соседний зал открылись, и на пороге показалась София Галчко. Она дежурила за дверью, готовая к услугам. Одета она была как обычно, только теперь на воротнике поблескивали звездочки, а рядом с ними еще и золотые трезубцы: со дня учреждения генерального секретариата военных дел Софии Галчко был возвращен воинский чин хорунжего, присвоенный ей в австрийском легионе «украинских сечевых стрельцов».

Панна Галчко доложила:

— Пршу пана презеса: поручик Нольденко у аппарата. Через минутку будет точная информация. То правда; на Сырцe случился какой–то беспорядок.

— Оберучева! — приказал Керенский. — Командующего лично к аппарату! — Терещенко–сын вихляющей походкой отправился выполнять приказ. — Где мой адъютант?

Лихой корнет появился в дверях и вытянулся у порога.

И из–за спины Галчко появился еще офицер — во френче без погон, с золотыми трезубцами на воротнике. Это был начальник разведки и контрразведки при Генеральном секретариате поручик Нольде, то бишь нынче — сотник барон Нольденко. Он отрапортовал:

— Бунт произошел в полку имени гетмана Полуботько на хуторе Грушки. Причины бунта и цель его пока неизвестны.

Впрочем, о причинах можно было догадаться. Первый батальон полка, отказавшись ехать на фронт, вернулся в казармы — уговорить его так и не удалось. Очевидно, остальные два батальона, получив в свою очередь приказ выступить на фронт, предпочли начать активные боевые действия, не находи за пределы Киева. А цель? Какая же могла быть цель? Раз полк, пребывающий на территории, подвластной Центральной раде, отказался выполнить приказ Центральной рады, то — сомнений не было — восстать он мог только… против Центральной рады.

Сообщение поразило Грушевского в самое сердце. Украинские воины восстали против украинской власти — как он запишет это на скрижалях истории Украины?.. Кроме того, все киевские Грушевские происходили с хутора Грушки. Это можно было счесть символом, и притом — символом весьма неприятным…

Тем временам военные стали принимать меры.

Ближайшим телефоном, тут же на втором этаже, завладел Петлюра. Он позвонил в Бендерские казармы, в штаб полка имени Богдана Хмельницкого: к оружию! Вывести полк, преградить путь повстанцам, ликвидировать эксцесс в зародыше!

К телефону на первом этаже поспешил Керенский: пускай Оберучев выведет четыре школы прапорщиков, три юнкерских училища, желтых кирасиров! Разоружить, ликвидировать в зародыше!