Мир колонизаторов и магии

— Пираты пытали его, пропустив два раза под килем своего шлюпа, как он выжил, я не знаю, но выжил. Эта казнь называется килеванием, наверное, ты слышала об этом. Так что твой, как ты хочешь, слуга, может быть разным. Впрочем, что я тебе тут рассказываю. Вчера ты на собственном опыте в этом убедилась. Не так ли, дорогая? — с ехидством спросила Долорес.

В ответ она получила удар мягкой подушкой, метко посланной ей прямо в голову. Мать уже к тому времени вышла из каюты, оставив сестёр одних. Подушка была остановлена вытянутой рукой, а потом брошена в обратную сторону, а дальше закипело форменное сражение. Несмотря на разность в возрасте, они дрались подушками, швыряя их, друг в друга, и лупя, почём зря.

Причёска Долорес растрепалась, и её чёрные волосы пугали кого угодно, но только не Мерседес, с яростью обречённого котёнка набрасывающуюся на сестру. Наконец, старшая победила и, прижав сестру своим упругим телом к кровати, часто дыша ей в ухо, проговорила.

— Зачем он тебе, сестрёнка? Папа высадит его в Гаване, и даже даст ему денег, чтобы он забыл эту некрасивую историю и никому о ней не рассказывал. Как дворянка издевалась над дворянином.

— Я не знаю, сестра. Он кажется настоящим, и я не хотела. Он неуклюж и не умеет держать шпагу вообще, какой же он идальго и сеньор. Разве его никто не учил этому?

— Насколько я знаю, Мерси, его и правда, не учили. Его мать я помню, она была маленькой, пухлой и совершенно безвольной женщиной. А отец, старый моряк, давно сгинул в море, и того, где погиб он и его корабль никто не знает. Они обеднели и вот печальный итог. Попав к пиратам, он выжил, чтобы потом пропасть в когтях у глупой Мерсииии, — кривляясь на последнем слове, сказала она.

— Ну тебя, сестра, — и тонкие девичьи ручки обвили шею любимой сестры, а голова прижалась к большому и упругому бюсту Долорес.

— Ну, вот и хорошо, давай спать, а завтра пойдём к твоему «слуге» и поговорим с ним. До Гаваны плыть осталось неделю, и игнорировать его всё равно не получится, к тому же, ему надо передать заживляющую мазь, которую должна приготовить мама. И она велела это сделать тебе, Мерси…

— А как ты думаешь, почему он так сделал и чем ты его шарахнула?

— Шарахнула я его парализующим заклинанием, но он крепкий, я смогла только со второго раза его «вырубить». А что касается того, почему он так сделал, наверное, понял, что терять ему нечего, а жизнь не балует слабых, вот и сделал то, что ему подсказало его отчаяние.

— Но я бы так не сделала, я бы, я бы…

— Мерси, — перебила её сестра, — есть несколько человеческих реакций на опасность. Одних парализует ужас, и они стоят на месте, не в силах с него сойти, другие спасаются бегством, а третьи…, третьи идут навстречу опасности. Вот у него, как раз, самая правильная реакция на это. Но не всегда она помогает, не всегда…

— Ладно, давай спать, — и Долорес, открыв дверцу закрытого стёклами жестяного фонаря, дунула на пламя свечи, которая тут же потухла, погрузив их каюту во тьму.

— Долли, Долли!

— Ну, чего тебе ещё, — прозвучал в черноте ночи недовольный голос старшей сестры.

— А он, на твой взгляд, страшный?

— Гм, да, он урод, и нос у него перебит!

— Фу, зачем ты так говоришь, ты злая!

— А ты дура! Спи, давай, и так уже нервы сегодня всей команде галеона истрепала.

***

Очнулся я уже в капитанской каюте. Чем меня так шандарахнуло, я так и не понял. Голова трещала, как с хорошего перепоя, во рту был мерзкий привкус прошедших по тебе катком приключений и опасностей. Кряхтя, как старый дед, пытаясь распрямить затёкшие конечности и спину, я приподнялся с пола, на котором лежал.

— О, очнулся!

Надо мной склонилось лицо Себастьяна де Сильвы.

— Чем меня так приложило, — поинтересовался я у него, почёсывая свою голову и потирая обеими руками глаза, в которые как будто насыпали песку и камней.

— Магией! Долорес не хотела, чтобы что-нибудь сделал с её сестрой, а ваш поединок давно уже перешёл все приемлемые рамки. Впрочем, я не виню тебя. Вина за это целиком и полностью лежит на моей младшей дочери. Ты пытался защититься от неё. Я и сам не досмотрел за ней. Но и ты мог прекратить это безобразие. Достаточно было позвать на помощь.

— Я не буду звать на помощь. Если суждено было погибнуть от рук девчонки, значит, так тому и быть, — устало проговорил я, опускаясь на пол. Голова кружилась, мысли плыли. Как надоело это всё, устал, просто устал. Где здесь друзья, а где враги, Господи… помоги!

Де Сильва по-своему понял выражение моего лица.

— Так ты фаталист?

— Филателист, — не удержался я от дерзости.

— Не понял! Любить пошлину или денежные сборы. А! Ты любишь собирать мзду, пошлины, или что-либо подобное. Это ты насмотрелся на своего отца или на чиновников в порту?

— На пиратов я насмотрелся, уважаемый дон, а не на чиновников.

— Ясно, — не стал спорить со мной отец Мерседес.

— Что у вас произошло с Мерси, ты мне можешь объяснить?

— С Мерси? — не понял я. Долгое общение с французскими пиратами, в ходе которого я почти выучил их язык, сказалось на мне.

— Так я называю свою младшую дочь.