Мир, которого не стало

Главой районного сионистского комитета, которому подчинялась наша организация, был Владимир Темкин{463}, казенный раввин Елисаветграда. Секретарем комитета был Давид Смилянский. Между нами шла очень интенсивная переписка. Потом уже, когда мы однажды встретились в Тель-Авиве, он сказал мне, что сионистская организация нашего города считалась одной из самых активных и упорядоченных в отношениях с местным сионистским комитетом. Цви Рахлин организовывал собрания нашего кружка, на которых мы обсуждали основные проблемы движения и формулировали письма главе комитета: недовольство решениями, принятыми в Харькове{464}; необходимость работать над подробной программой практической работы в Эрец-Исраэль; наше предложение… Герцлю – устроить агитационную кампанию в Соединенных Штатах; наши предложения по созданию «сионистской библиотеки» и список книг, которые мы хотели бы видеть напечатанными (среди них – «Дневник билуйца» Хисина{465}), и т. д. и т. п.

На волне раскола, который начался после «решений Харьковской конференции», представлявших собой фактически ультиматум Герцлю, нам написал д-р Йосеф Штейн из Елисаветграда, известный сионист и народник, который был «политическим сионистом», а затем территориалистом{466}, он хвалил нашу позицию против харьковских решений и нашу веру в Герцля. Он защищал идею Уганды и предложил нам поддерживать связь с ним и с возглавляемым им «центром». Мы ответили ему длинным письмом, результатом которого стала продолжительная эпистолярная дискуссия.

Мы занимались также немного и практической деятельностью. Доходы Еврейского национального фонда («Керен каемет ле-Исраэль»){467}, о которых тогда только начали заботиться как следует, были постоянными и высокими и росли от месяца к месяцу. У нас было заведено так, что каждый член организации должен был ежемесячно вносить в пользу Еврейского национального фонда определенную сумму.

Успехи нашей сионистской деятельности совершенно ошеломили моего дядю-раввина и его союзников – крайних противников сионизма, считавших, что эта идеология подрывает основы иудаизма. Дядя прекратил говорить со мной о чем бы то ни было – ни о плохом, ни о хорошем. Я учил ивриту двоих его младших сыновей и приходил три раза в неделю в его дом. Я учил его внучку и внучек его брата, дяди Кальмана, и многие другие члены семьи были моими учениками. Но про сионизм со мной не говорил ни один человек, и дядя тоже, как я уже сказал, избегал разговоров со мной. На протяжении зимы я беседовал с ним только дважды. После объявления войны Японии наш город посетил губернатор, князь Урусов{468}. Он пришел и в синагогу, где для него устроили молитву о победе русской армии, и мой дядя, который держал речь по случаю этого, причем должен был говорить по-русски, советовался со мной по поводу перевода одной фразы из книги «Захар» на русский – а в итоге решил вообще убрать ее из речи… Второй раз, когда в городе скопилось много мобилизованных резервистов и была попытка устроить погром, мне нанесли тяжелое ранение ножом, и дядя присылал осведомиться о моем состоянии, а после спрашивал о моем здоровье. Поскольку раньше, все прошлые годы, мы с ним беседовали долгими часами, теперь его старания избегать меня в собственном доме выглядели нарочито и были болезненны для меня.