Мир, которого не стало

Моя критика была более жесткой, чем критика Дубиным моей программы. Но несмотря на серьезную критику, которой он подверг мою программу и ее положения, он хотел встретиться со мной и с остальными членами моей ячейки. А с ним придут еще двое-трое знакомых (Йеремия, некий Фельдман и, возможно, Беня Фридлендер). Было похоже, что Алейников несколько преувеличил количество членов ячейки, а Дубин и его коллеги были заинтересованы в том, чтобы опереться на одесские «народные массы».

В назначенный день я позвал к себе Эршлера, Бромберга, Левина – и вышел к воротам ожидать прихода Дубина с товарищами. Он пришел один, его друзья отказались прийти. Они против того, чтобы вести какую бы то ни было дискуссию со мной. Они теперь не обладают свободой действий, да и он, Дубин, несвободен теперь в своих поступках. Он и его товарищи были избраны в центральный комитет партии сионистов-социалистов, и он дал обязательство не вести агитацию за Эрец-Исраэль в какой бы то ни было форме и, разумеется, ни под каким видом не может принимать участие в какой-либо организационной деятельности. Разговор будет касаться Эрец-Исраэль? Он имеет право сохранять личные симпатии к Эрец-Исраэль, но не может вести агитацию. Он дал на это согласие: «Мои чувства в отношении Эрец-Исраэль являются моим личным делом, и я не имею права использовать их как политический фактор и принимать решения под их влиянием».

Я был крайне разочарован. Еще большее разочарование испытали мои друзья.

В те дни я вступил в группу самообороны при Одесской сионистской организации. Напряжение росло по всей стране. После 9 января{512} страну захлестнула волна забастовок и демонстраций, все чаще происходили столкновения с полицией и покушения на представителей власти. И евреи с каждым днем принимали все более активное участие в этих волнениях. 19 января в 10 часов утра произошло покушение на начальника одесской полиции. Покушавшимся был молодой еврей из Бердичева. В начале февраля были погромы в Феодосии (Крым). Судя по характеру погромов, они были организованы властями для борьбы с революционными беспорядками и получения поддержки определенных слоев общества. Там была забастовка рабочих, и часть бастующих были евреи. И вот, когда началось собрание бастующих, к ним примкнуло несколько молодчиков, которые стали кричать «Бей жидов!» – и начались погромы… Были человеческие жертвы, убитые и раненые, грабеж и разор.

Почти из всех крупных городов пришли известия о создании «лиг патриотов», «национальных объединений», которые ставили своей целью «укрепление власти» и борьбу с евреями. Печатались воззвания и организовывались банды хулиганов – чтобы нападать на евреев. Помню листовку, напечатанную национальным объединением Киева, Николаева, Одессы, Херсона, Кишинева, Бендер, Акермана и других городов. В этой листовке говорилось, что «смута и беспорядки в России» – это следствие «русской безалаберности и непрактичности», и из-за этого «мы не уделяем достаточно внимания действиям представителей окружающих нас народов». «Жиды, армяне, поляки, грузины и другие хотят захватить в свои хищные лапы власть над теми, кто десятки лет непрерывно проливал свою кровь за веру и за царя». «Остерегайтесь жидов, друзья… скоро, скоро придет прекрасное время, когда их в России не станет. Главное зло, главная беда нашей жизни – это жиды! Долой изменников, долой конституцию!»

Шли слухи, что 19 февраля, в день отмены крепостного права, выйдет царский указ об участии представителей населения в законодательной власти, будет издана конституция – и вместе со всем этим пройдут погромы… Комитет самообороны организовывал группы и раздавал оружие. Я тоже получил оружие и начал упражняться в стрельбе. Меня даже назначили ответственным за организацию небольшого «боевого подразделения». Было распространено обращение к русскому обществу в связи с ожидающимися погромами. Я принимал участие в напечатании этого обращения. Мы устроили типографию в доме студента Н. Шимкина (впоследствии – известный врач в Хайфе) на Нежинской улице. Меня позвал туда Махлис, член организации «Нахалат Авот» (ныне – Михаэли, инженер в Тель-Авиве). Но только мы сели за работу, как пришла госпожа Шимкина, испуганная и дрожащая, и попросила нас прекратить: швейцар побежал в полицию и сказал, что сейчас приведет их сюда. У нее есть основания опасаться, что швейцар нас подозревает, и полиция сейчас придет и арестует нас. Я предложил перенести печатный станок в мою комнату, которая находилась в другом конце города – на углу Ремесленной и Базарной. Спустя полчаса мы уже расположились в моей комнате и продолжили работу. Ранним утром Махлис покинул мою комнату с чемоданом, наполненным листовками. Домохозяйка спросила меня, не мешал ли нам ночью стук, раздававшийся у соседей? – Еще бы! Я из-за этих стуков тоже всю ночь пробеседовал с приятелем! Не мог заснуть…

День 19 февраля прошел спокойно, а официальная газета «Ведомости одесского градоначальства» даже опубликовала ядовитую заметку: