Мир, которого не стало

«Пришло время прекратить ложь и клевету!» В заметке осуждались те, кто «шлют делегации местным властям и просят защиты от мнимых нападений», – пусть лучше следят за своими детьми, чтобы они не играли в «забастовку», и не рассказывают выдумки, что покушение на жизнь начальника одесской полиции было совершено по личным мотивам, а вовсе не было проявлением политического террора. В качестве ответа на эту заметку в русскоязычном еврейском издании «Восход» было напечатано письмо в редакцию за подписью более чем тридцати одесских евреев – писателей, журналистов, адвокатов и врачей. В числе подписавшихся были также представители сионистского лагеря – Ахад ха-Ам, Бялик, Бен-Ами{513}, Дизенгоф{514}, д-р Гиммельфарб{515} и другие, а также радикалы: Секер, Бикерман, Хейфец и др. Они писали, что официальной прессе хорошо известно лучше нашего о том, обоснованны ли слухи о погромах. Однако после погромов в Кишиневе, Гомеле, Могилеве, Смиле и многих других местах у евреев есть достаточно веские основания, чтобы скорее поверить в реальность погромов, нежели в реальность того, что администрация защитит их от погрома. Пришло время официальной газете понять, что просьба о защите – это не просьба, а законное требование, так как предотвращение погромов и насилия – первейшая обязанность администрации, безбедно существующей на общественные средства. Я помню, как во время чтения этого письма я отметил две фразы, которые, как я полагал, внес Ахад ха-Ам… Через двенадцать лет, во время Первой мировой войны, когда я был в Петрограде и подружился с Йосефом Бикерманом – его подпись стояла под этим письмом, и у меня были основания предполагать, что и к составлению письма он тоже приложил руку, – я спросил его: какая доля письма была написана Ахад ха-Амом? – Две-три фразы внес и две-три фразы предложил убрать. И я испытал большое удовольствие, когда услышал из его уст подтверждение моего предположения о том, какие фразы добавил в письмо Ахад ха-Ам…

В те дни у меня было ощущение, что мы недостаточно отдаем себе отчет в том, какая опасность нам угрожает, не видим, как она становится все более серьезной, и не делаем того, что можно и нужно делать. Это ощущение мне отчасти удалось выразить в разговорах с бойцами моего «подразделения», которому я стремился придать облик стабильного объединения. Я полагал тогда, что условия располагают к тому, чтобы организовать всю еврейскую молодежь для самообороны.

Подготовку к экзаменам я совершенно забросил; лишь городской библиотеке я оставался верен в течение всего этого времени. Свои личные дела я тоже полностью оставил. Как я уже говорил, основу моего «капитала» составляли сбережения, и дополнительные уроки я брал только в случае самой крайней необходимости. Кроме того, я немало тратил на покупку новых книг. Нельзя сказать, что с пищей и одеждой у меня было все в полном порядке. Мои друзья долго со мной боролись, чтобы я лучше следил за собой. С этой точки зрения у меня сохранились очень приятные воспоминания о моих учениках и ученицах и о Моше Перельмане. Помню, как группа учениц из организации «Шахар Цион» преподнесла мне подарок – капюшон. Зима была холодной, я то и дело отмораживал уши и простужался. Когда я отказался принять подарок, ко мне подошла одна из учениц, девушка семнадцати лет, миловидная и острая на язык, Эмилия Гольдшлаг, с подружками и пригрозила, что они силой наденут на меня этот капюшон.

Ученицы из этой же группы заметили, что подкладка в рукаве моего пальто отпоролась от рукава, и каждый раз, одевая пальто, я старался, чтобы рука не попала между подкладкой и тканью пальто. Как-то раз во время одного урока – я давал уроки в домах нескольких учениц по очереди – мама ученицы и ее сестра зашили мне пальто; после урока, когда я одевал пальто, я очень смутился: не нашел подкладку… и безуспешно пытался ее нащупать – все домашние просто покатывались со смеху…