Мир, которого не стало

Я приобрел себе друзей как среди экстернов, так и среди еврейской части учеников прилукской мужской гимназии. И эти друзья – кое с кем из них мы ходили на одни и те же занятия – немало помогли мне продвинуться в учебе. Всех экстернов можно было разделить на три типа: дети домовладельцев, радикалы и ученики йешив. Из учеников первого типа я близко сошелся с двумя примерно моего возраста, Хаймовичем и Гогилем из Гадяча, с которыми я еще раньше был немного знаком. Они ежемесячно получали из дома деньги на карманные расходы и на оплату учителей. В первой половине дня они сидели дома и вместе готовили уроки. Они ежедневно занимались дополнительно по нескольким предметам и ежегодно сдавали экзамены, чтобы получить ведомость с экзаменационными оценками за четвертый, пятый и шестой классы гимназии. Они читали книги по учебной программе и были учениками-экстернами в самом прямом смысле слова. Но были среди экстернов и «учителя», поднаторевшие в подготовке других учеников к экзаменам, – это были, как правило, экстерны, получившие аттестат зрелости, но еще не поступившие в университет; они жили в ожидании поступления и тем временем занимались преподаванием. Я сдружился с двумя такими юношами, которые к тому же преподавали мне математику, русский и латынь. Был еще один типаж экстернов – радикалы, чья готовность к экзаменам была близка к нулю, что, однако, совершенно их не волновало. Важнее всего для них была политическая и общественная деятельность. Кроме того, были экстерны – ученики йешив, которые хоть и перестали изучать Тору и начали получать общее образование, но по мировоззрению и отношению к жизни навсегда оставались йешиботниками. Среди представителей двух последних типов мне особенно запомнились двое юношей. Один – по фамилии Миркин, из Бобруйска. Он, кажется, стоял во главе городской бундовской ячейки. Высокого роста, в очках, скрытный и загадочный – смотрит на тебя, но практически не видит, – он старался лишний раз не спорить со мной и снабжал меня нелегальной литературой. От него я получал «Ди Арбайтер штиме»{404} – печатное издание Бунда – и постоянно читал его. Особенное впечатление на меня тогда произвели споры между Бундом и ППС (Польской социалистической партией){405}. Меня поразила острота полемики, она задела какие-то еврейские струны в моем сердце. Ну и кроме того, Миркин постоянно давал мне необходимые учебники и книги для чтения, делая это очень тактично, как бы между прочим.

Второй друг – ему было примерно 28–30 лет, и его называли «галутный ученый» или «вечный студент». Его внешность и характер напоминали мне Шмуэля из Млат, который был в Тельши. Этакий юный талмудист. Он готовился к экзамену на аттестат зрелости, и самым ненавистным для него предметом была русская литература. Он тоже – в точности, как мой отец, – удивлялся и недоумевал, откуда у меня такой интерес к русской литературе. Он говорил, что мало кто из отрекающихся от веры столь же презрен, как тот, кто, познав Тору и науки Израиля, вместо того, чтоб углубиться в изучение книг Рамбама и рабби Йехуды Галеви, вместо того, чтоб учить наизусть строки «Ты ждешь ли еще, Сион?», начинает зубрить русских поэтов XVIII и начала XIX века, пытаясь найти у них мысли и идеи, которых там нет и в помине, и вести порочные проповеди об их красоте, которая и не красота вовсе, а уродство из уродств.

Этот юноша был для меня живым воплощением героя книги Менделе Мойхер-Сфорима «Кляча», Исролика Сумасшедшего, который сошел с ума, изучая древнерусскую словесность.