Мир, которого не стало

С Афанасием Михайловичем я тоже встретился – в начале апреля 1917 года. Он пришел ко мне в Петрограде, с большим трудом отыскав мою квартиру, вместе с еще одним рабочим-железнодорожником и предложил мне… стать представителем союза железнодорожников в Совете рабочих и крестьянских депутатов. «Ты спас нас!» Все старые товарищи на нашем месте сказали бы: надо выбрать Кириенко и Давида-«сиониста». Мы тебя искали и нашли. Это было не так-то просто». Я отказался. Я сказал: «За эти годы я стал старше и умнее. Сейчас я понимаю, что прав был Иван Петрович, а не я. Одну революцию мы сделали вместе и не преуспели. Вторую – делайте без меня. Хотя революционеры уже низложили царя, им еще надо преуспеть в построении чего-то нового». После краткой беседы мы расстались. Как-то я рассказал об этом Берлу, и он сказал: «Я тоже думаю, что прав был Кириенко!»

После прекращения забастовки я сменил квартиру. Товарищи нашли мне комнаты на маленькой симпатичной улочке вдали от центра города. Адрес был известен только двоим-троим друзьям. Через два дня я поехал в Киев. Меня позвали на областную партийную конференцию, назначенную на ближайшие дни, но упорство Кириенко, который отсрочил конец забастовки почти на три дня, отсрочило и мой отъезд в Киев.

Глава 20. Первые месяцы моей деятельности в партии сионистов-социалистов (декабрь 1905 – март 1906 года)

Когда я выехал в Киев, в городе и в поезде царил дух кануна Рождества. Я чувствовал, что все идет своим чередом. Правда, у меня были сомнения относительно моей поездки. Через два дня после того, как пришло приглашение (от Аншеля Слуцкого) принять участие в конференции Киевской и Житомирской областей, я получил приглашение (от имени Шейна) приехать на окружную конференцию в Гомель. Мне было ясно, что организационные вопросы в нашей партии совершенно не согласованы. «Полтавская губерния, – думал я, – относится к Украине, а не к Белоруссии, и почему тогда мне припо приглашение из Гомеля?» И вот я приехал в Киев. Я зашел в гостиницу «Дугмар» на Большой Васильковской улице к товарищам Аншеля Слуцкого. В его номере были двое юношей и девушка – из активистов партии. Аншель, или Ансельм, как его звали, представил их мне: Ваня, Гриша, Оля. Товарищи выразили радость и удивление моим приездом. Были слухи, что меня арестовали «и даже более того» («вроде бы тебя убили возле Миргорода, недалеко от станции; мне передали также подробности о твоей смерти…»). Товарищи сказали, что областная конференция в Житомире уже собралась, и если я хочу успеть на нее, мне нужно немедленно ехать туда. Но тут выяснилось, что «немедленно» нельзя: последний дилижанс, который едет в Житомир (через Бердичев), уже выехал, а поезд едет длинной обходной дорогой, и пользоваться им нежелательно из соображений безопасности. Товарищи организовали мне место для ночлега, и один из них даже повел меня в театр на представление по пьесе «Евреи» Чирикова. Товарищи дали мне адрес в Житомире. Мне следовало выехать туда ранним утром.

Поход на пьесу «Евреи» произвел на меня тяжелое впечатление. И не только потому, что театр был наполовину пуст (мне объяснили, что многие евреи все еще боятся, страх погромов пока не исчез, а русские, особенно в праздник, не проявляют особой заинтересованности) и большую часть публики составляли евреи, но и потому, что мне совсем не понравилась пьеса, а симпатичный мне образ – сионистский рабочий, мечтающий о существовании «еврейских полицейских», – был смехотворен, в его изображении на сцене не было и минимального желания «оправдать» сионизм, которое автор пьесы хотел вложить в него. Во время перерыва мы обменивались замечаниями, а после представления разгорелся спор, во время которого я смог доказать Ване (на самом деле его звали Биньямин Слуцкий, и он учился на юриста) свою правоту. Этот спор послужил основой нашей дружбы.

Я переночевал в гостинице с евреями, у которых не было права жительства. Хозяева гостиницы находились в хороших отношениях с полицией, и она предупреждала их, когда в городе затевали «охоту на евреев».

Комната, в которой мне сняли кровать, напомнила мне мою квартиру в Вильно в Квасном переулке: там уже спали шесть человек и стояло еще две кровати, одна из которых предназначалась для меня. Хозяин показал мне боковую дверь, в которую следовало выйти в случае «тревоги», если было подозрение, что может нагрянуть полиция.